Впрочем, и помимо Толстого должен же каждый просвещенный христианин сознавать, какая для него польза в том, что он исповедует Иисуса Христа истинным Богом, и это исповедание считает одним из условий своего спасения. Спасение дается исполняющим заповеди (Матф. 19:17), а потому, если нельзя спастись без веры в Божество Иисуса Христа и во св. Троицу, то значит, что без этих верований невозможно исполнять заповеди, невозможно созидать в себе совершенства евангельские и побеждать греховные страсти.

Итак, значительная часть Евангелия прямо отвергается неверующими в Сына Божия, а прочие заповеди Его, хотя и окружаются сочувствием и уважением, но как нечто или невыполнимое, выражающее собою недостижимый идеал, или как нечто очень симпатичное для художественного созерцания, но вовсе не обязательное для исполнения. К исполнению принимаются лишь слова и дела прощения и благоснисхождения Господа к кающимся грешникам, при чем само условие прощения, т.е. покаяние, забывается, а выводится только легкое отношение ко всяким грехам. Евангелие, одним словом, для такого рода людей приобретает значение не более, как чувствительной поэмы или назидательной басни.

Мы сказали, что люди неверующие, но устами своими чтущие Спасителя, берут из Евангелия лишь то, что в ложном истолковании может потворствовать их страстям. С особенной ясностью это сказалось в книжке Ренана. Заметив в проповеди Христовой две стороны - милосердие к кающимся и обличительные угрозы коснеющим в беззакониях грешникам, - учение о радостном примирении с Богом и со своею совестью, - и учение о кресте, о самопожертвовании, о перенесении ненависти мира; одним словом, усмотрев и скорбную, и утешительную сторону евангельского учения, как сумел автор отделаться от первой и сохранить только последнюю, в качестве истинного учения Христова? - Очень просто: он порешил, что все обличительное, печальное, требующее подвигов, явилось из уст Спасителя не как Его убеждение, а просто как плод его раздражения против жестоковыйных слушателей, не желавших признать Его за посланника Божия, - как плод неудовлетворенного самолюбия. Истинные Его убеждения, по Ренану, это один розовый сентиментализм, воспитанный живописными пейзажами галилейской природы, а потому только те слова Евангелия и имеют значение для христиан, которые говорят о примирении с Богом, о всенародном значении истины, о прощении блудников и мытарей; наоборот, все, что сказано о мученичестве за истину, о воздаянии, о возрождении - все это можно оставить, как слова, вызванные случайным раздражением.

И вот за такую-то грязную водицу Ренана превозносят, как великого истолкователя слов Иисуса Христа, а Его, облеченного в позорную хламиду самолюбивого обманщика, предпочитают тому святейшему Образу чистоты, любви, смирения и величия Божественного, Который начертан на страницах нашего церковного Евангелия. Не ясно ли, что отрицатели Божества Христова не могут сохранить представления о Его Святости, что этот догмат Церкви не напрасно с такою ревностью охраняется ее отцами и учителями?

Впрочем, допустим, что, не признавая истины о Божестве Иисуса Христа, я могу вообразить Его совершеннейшим человеком: какую же нравственную силу буду я тогда почерпать от Него? Какое право сохраню я на то, чтобы называть Его своим Спасителем? Немецкие мыслители пантеисты отвечают на это скучными и туманными рассуждениями о том, будто бы Христос удостоверил людей в их единосущии с Богом и тем избавил от страха смерти, научив, что последняя вводит нас в единство с Божеством, сливает с Нирваной. Тому же учит и Толстой, представляя Спасителя наиболее популярным пантеистом. Впрочем, наш отечественный писатель не мог до конца уподобиться своим германским руководителям в таком охолощении христианства и, стараясь вопреки собственной логике, сохранить учение о жизни, как о внутренней борьбе, прибавляет еще мысль о том, что Иисус Христос, как истинно святой человек, есть наилучший предмет подражания в разных сомнительных случаях жизни каждого человека, удостоверяющий его в возможности жить свято; в этом смысле Христос есть Спаситель людей.

Отсюда следует, что И. Христос может быть единственным нашим Спасителем лишь в том случае, если мы верим в Него, как истинного Бога. Без этой веры Его нравственное значение для нас очень мало возвышается над значением любого нравственного героя и даже может уступить некоторым героям, напр., тем, которые ближе к нам по своему положению, характеру, по условиям жизни, и потому с большим удобством могут быть для нас предметом подражания.

3. Таким образом, нравственное значение нашего догмата достаточно ясно показано со своей отрицательной стороны, но эта сторона далеко не имеет столь важного значения, как сторона положительная, заключающаяся в рассмотрении условий нашего нравственного развития, борьбы или совершенствования, которое всегда неотделимо от живой веры в Иисуса Христа, как истинного Бога.

Вот как рассуждает наш философ об исправлении жизни. "Переход к добру, - говорит Кант, - не может произойти в человеке без боли. Чувство внутреннего разлада и обновления причиняет страдание тем более мучительное, что истребляемые злые наклонности воли пустили глубокие корни в природе человека и обратились в привычку... Сталкиваясь между собою, различные чувства (ужас о прежнем грехе и радость обновления) причиняют то высочайшее страдание, о каком можно только составить представление. Это - скорбь, несравнимая ни с какой другой скорбью. Одинаково справедливо как то положение, что принятие за правило воли доброго начала производит страдание, так и обратное, что страдание происходит от духовного возрождения и преодоления зла. Страдание есть произведение того и другого одновременного акта" (отрешение от зла и соединение с добром и Богом).

Конечно, эти мысли для православного христианина - азбучные, но для Запада, затемнившего понятие о христианском подвиге, это самое великое, до чего дошла его философия, настолько великое, что громадное большинство последующих моралистов не могло усвоить эту истину и не сумело даже освоиться с нею. Лишь в последние годы она проникает в изящную литературу Франции, и то под влиянием более простого изложения ее русскими беллетристами, а никак не Кантом. Итак, последний утверждает, что переход к добру есть непременно "умирание" ветхого человека, его "распятие" со страстьми и похотьми: оно, как самое болезненное из всех страданий, есть совершенное обновление сердца и принятие настроения Сына Божия в свое собственное постоянное руководство и правило."

Действительно, помимо своей внутренней борьбы с самим собою, христианин бывает ежедневно принужден выбирать между Христом и миром, который враждебен совершенству. Правда, мир не любит и сплошного порока и злобы, но еще более ненавидит сплошную добродетель и избивает её последователей. Вот почему греки, измышлявшие себе богов по наблюдению над жизнью природы, человека и общества, представляли себе небожителей ни слишком добрыми, ни слишком злыми, но приписывали им все те, и добрые, и злые силы, которые управляют жизнью людей. Мир проникнут грехом в самых основных законах органической жизни, представляющей собой себялюбивую борьбу за существование, - в теперешнем устройстве нашего похотливого тела и мстительной, гордой души, в истории человеческих обществ и даже в устроении семейств: везде себялюбие, похоть и гордость.

Итак, чтобы быть нашим Спасителем, Христос должен быть выше природы и мира, истинным Богом. Сие нужно, чтобы во имя Его отрицать мир, противоречить миру; а чтобы объединить это противоречие с миром в высшем духовном единении с Ним, чтобы возлюбить обновленный им мир, нужно верить, что мир в теперешнем его виде есть не истинный сотворенный Богом храм Его, но оскверненный и искаженный злой волей людей, что Словом он был создан, и без Слова не начало быть ничто, что начало быть (Ин. 1 гл.).

5. Итак, принимая во внимание условия нашего внутреннего совершенствования, мы должны признать, что действенное значение примера и слова Христова простирается только на тех Его последователей, которые исповедуют Его Богом; но и такая действенность еще далеко недостаточна для того, чтобы возвести людей на крест жизни, чтоб дать им силы терпеливо нести этот крест, для этого нужно принять и исполнить учение о Христе - Искупителе.

Пожалуй, видя страдания, освященные участием в них Сына Божия, я возлюблю их и возьму решимость нести их, но будет ли польза от их несения?

При каком же условии со стороны доброго друга происходит это таинственное слияние? Под условием сострадания. Действительно, каждый может убедиться чрез ежедневный опыт, что ни ум, не красноречие, ни даже добрый пример учителя не могут сами по себе изменить злую волю человека, но та сострадающая любовь, которою так полон был блаженный Апостол, восклицавший: "Дети мои! Для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос" (Гал. 4:19): это, особенно знакомое скорбным матерям, глубокое переживание в душе своей всех падений любимого человека, - вот что заключает в себе тайну духовного воздействия на грешную душу. Кто владеет ею, тот, по выражению Апостола, есть соработник у Бога на Его ниве (1 Кор. 3:9). А если так, то, следовательно, истинный делатель, истинный добрый пастырь есть Бог, Христос, сострадающий каждому человеку, простирающий ко всем Свои объятия и говорящий: "О сколько раз Я хотел собрать вас, как наседка собирает птенцов своих под крылья!" (Матф. 23:37). Он, обещавший вовеки пребывать среди своих учеников, Он, говоривший Тайнозрителю: "Се стою у двери и стучу, если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним и он со Мною" (Ап. 3:20). Высшую степень сострадания ко грехам всех людей Господь показал в Гефсиманском саду, когда начал ими томиться в такой степени, что просил Отца небесного об избавлении Себя от этой нравственной тяжести, "И был услышан за свое благоговение," как говорит Апостол (Евр. 5:7), ибо явился ангел и укреплял Его.

7. Под каким же условием могу я воспользоваться этою скорбью Спасителя о грехах людских по подобию того, как порочный человек восполняет свою душу сострадательною любовью своего друга? - Конечно, лишь под условием той уверенности, что и я, лично я, был и есть заключен в мысли и сердце скорбевшего о моих грехах Христа. Только в этом случае, кода я убежден, что Он видит меня, простирает незримо ко мне свою поддерживающую десницу, объемлет меня Своею сострадательною любовью, только под этим условием Он действительно мой Спаситель, вливающий в меня новые нравственные силы, научающий руки мои на войну (Пс. 27:35) со злом, а не чуждый мне, не исторический пример добродетели, а часть моего существа, или вернее - я часть Его естества, причастник естества Божеского, как говорит Апостол (2 Петр. 1:4).

8. Божественное откровение со всею ясностью удостоверяет нас в том, что главнейшее условие духовного совершенства, научающее человека пренебрегать всеми соблазнами жизни, решаться на всякие страдания и дающее ему возможность не только для своей души, но и для ближних приносить духовное благо, есть не что иное, как это постоянное единение со Христом, единение веры и любви, слияние с Ним гораздо более существеннейшее, нежели соединение душ друзей или супругов. Так Сам Господь призывает верующих к единению с ним, а Его апостолы, особенно Иоанн и Павел, исповедуют действительное осуществление в них этого благодатного единства. Приведем несколько таких изречений и ими закончим нашу статью. Вот слова Господа: "Пребудете во Мне и Я - в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не пребудет на лозе: так и вы, если не пребудете во Мне. Я есть лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извержется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают... Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас, пребудьте в любви Моей" (Ин. 15:1-9). "Если не будете есть плоти Сына Человеческого пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни" (Ин. 6:53). "Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой" (Ин. 6:38). "Овцы Мои слушаются голоса Моего и Я даю им жизнь вечную, и не погибнут в век; и никто не похитит их из руки Моей" (Ин. 10:28).

А вот слова апостолов, осуществивших заповеди Христовы: "Наше общение со Отцом и Сыном Его, Господом нашим Иисусом Христом... Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха" (1 Ин. 1:3-7). "...Дети, пребывайте в Нем, чтобы, когда Он явится, иметь нам дерзновение, и не постыдиться пред Ним в пришествие Его, Если вы знаете, что Он праведник, знаете и то, что всякий, делающий правду, рожден от Него" (1 Ин. 2:28-29).

Наконец еще несколько изречений, указывающих на значение личности Христовой для христианского общества: "Я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистой девой" (2 Кор. 11:2). "Как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя и их много, составляют одно тело, так и Христос... И вы тело Христово, а порознь члены" (1 Кор. 12:27), дабы "истинною любовью все возращали в Того, Который есть глава, Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющихся связей при действии в меру каждого члена, получает приращения для созидания самого себя в любви" (Еф. 4:15-16).

Те из нас, которые читали Евангелие, спешат приводить изречения, по которым видно, что Господь требовал веры в Себя, одобрял исповедание Себя Сыном Божиим, Сам Себя так именовал и говорил о Своем единосущии со Отцом. Однако возражатели мало убеждаются этими изречениями Евангелия: мусульмане находят в них лишь указание на сверхчеловеческое достоинство Иисуса Христа, но не на Божественное, а рационалисты понимают их в пантеистическом смысле, в котором, по их мнению, эти изречение применимы ко всякому человеку. Опровергнуть этих последних легче, нежели мусульман; достаточно им прочитать те слова Христовы, в которых Он открывает Свое исключительное отношение к Отцу, несвойственное прочим людям, и затем раскрыть совершенную несродность пантеистических представлений библейскому вероучению - ветхозаветному и Христову, всецело проникнутому личными отношениями между Богом и человеком.

Гораздо труднее удовлетворить требованиям магометан, которых семитическая культура научила довольно близко усваивать некоторые евангельские истины, но в то же время и внесла в последние весьма последовательно проведенное искажение. Мусульманство учит, будто Иисус, зачатый чрезвычайным образом от праведной жены, богатый Духом Божиим, даже Сам бывший Духом Божиим и святейшим человеком, принес на землю небесное учение; но после его вознесения на небо (в которое мусульмане веруют, отвергая, однако, и воскресение Христово, и распятие, и смерть) ученики Его, особенно же, ненавистный для них апостол Павел, исказили Иисусово учение, а история Его жизни, изложенная в святой книге - Евангелии, после неоднократного будто бы искажения, представляется людям в искаженном виде.

Подобным представлением дела лукавые руководители мусульман достигают сразу двух целей. Они не препятствуют своим последователям одобрять пленительные истины евангельского учения и таким образом не понуждают их идти против явной истины, но, с другой стороны, заграждают им путь к решительному следованию ей, через присоединение себя к христианскому обществу, объявляя подлинное учение Иисуса-Пророка утраченным христианами, но восстановленным и усовершенным от Бога через Магомета.

Соблазнительный характер этого вопроса усиливается в современном сознании еще благодаря влиянию западных учений на наше школьное обучение вере. И вот, с разрушения этих-то западных взглядов на христианство и должно начать разрешение указанного недоумения о Божестве Христовом. Конечно, бесспорно, что истина эта есть одна из драгоценнейших и святейших истин христианства, которое перестало бы быть христианством, если бы утратило спасительную веру в эту истину.

Но, с другой стороны протестантское учение о спасающей вере в Божество Иисуса Христа, при беспечном отношении к Его заповедям, весьма односторонне освещает евангельскую историю. Если спасение, принесенное нам Иисусом Христом, сводится к тому, чтобы только уверовать в Его Божество, то, конечно, эта истина и должна бы быть главным предметом Его проповеди.

И вдруг нам говорят, что прямо и ясно Господь нигде Себя Богом не называет. Однажды Он сказал, что Отец более Его, а в другой раз Отца называет Своим Богом и Богом Своих последователей. Если учение о Божестве Христовом есть единственная цель Его проповеди, то чем объяснить, что Он прямо не высказал того, что составляет всю сущность Его дела на земле? Теперь нам понятна и острота этого недоумения, и нужда в его разъяснении.

Согласуется ли такое воззрение Отцов с самой историей евангельской? - Согласуется, как это мы сейчас покажем. А когда мы докажем, что Иисус Христос, будучи истинным Богом, имел намерение скрывать Свое Божество от неподготовленных к приятию сей истины людей, если поймем и те побуждения, которыми при этом руководствовался Господь наш и Учитель, то, надеюсь, поймем, почему Он Себя прямо и буквально не называл Богом, хотя и был Им и Своих апостолов учил вере в Себя, как Бога.

Об этой вере скажем несколько слов, прежде чем обратиться к евангельской истории. Спаситель открывал её иудеям, когда они спрашивали Его: Кто же ты? - "Из начала Сущий, как Я и говорил вам," - отвечает Господь. "Прежде нежели был Авраам, Я есть" (Ин. 8:58); "Я и Отец одно"(Ин. 10:30). В этих изречениях Господь открыл Свое предвечное бытие и единосущие с Отцом. Когда фарисеи выражали сомнение в учительских полномочиях Спасителя, то Он прямо заявил Свое Божественное право прощать грехи. "Чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи.." (Мк. 2:10). Эту власть и славу Господь имел "Прежде бытия мира" (Ин. 17:5). Он исповедует Себя всеведущим и вездесущим: "Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца" (Ин. 10:15); Никто не знает Сына, только Отец, ни Отца никто знает, только Сын (Мф. 11:27); никто не восходил на небо, как только сшедший с небес, Сын Человеческий, сущий на небесах (Ин. 3:13).

Нужно ли доказывать, что здесь Спаситель говорил лично о Себе, а не о том перевоплощении отвлеченного безличного мирового духа, какого здесь разумеют пантеисты? - Не эволюцию мирового духа, а Свою личную жизнь определяет Он в заключительной беседе с учениками: "Я исшел от Отца... Исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду ко Отцу" (Ин. 16:28).

Нельзя, однако же, не заметить и того обстоятельства, что эти речи были вынуждены настойчивыми вопросами иудеев. Таким образом сохраняется во всей силе и та мысль церковного учения, что Господь, сколько возможно было, таил Свое Божество.

Теперь и обратимся для проверки этой мысли к евангельской истории, как мы обещали.

Толкователи, склонные видеть во всех событиях и словах евангельских проповедь Христову о Своем Божестве, прежде всего указывают на Его чудеса, как на действия, совершаемые в целях такой именно проповеди. Несомненно, что чудеса Христовы были одним из важнейших побуждений для Его учеников веровать в Его сверхчеловеческое достоинство. Однако, смотрите, всегда ли Господь желал пользоваться распространением такой веры? Спаситель часто воспрещает разглашать весть о чудесных исцелениях, испытанных разными страдальцами. Так, например, Он воспрещает разглашать чудеса исцелений прокаженных (Мк. 1), бесноватых (Мк. 3; Лк. 4:41); скрывает Свое чудо на браке в Кане Галилейской (Ин. 2); не велит говорить апостолам о чудесном Своем Преображении; воскрешение дочери Иаира показывает только пятерым. Но ведь в других случаях Спаситель Сам приказывал проповедовать о чудесах Своих, например, гадаринскому бесноватому, ученикам Иоанновым, сомневавшимся в Его посланничестве; наконец, множество чудес совершено Им перед многотысячной толпой народа, как, например, насыщение пятью, а потом семью хлебами, воскрешение сына вдовы Наинской, воскрешение Лазаря и прочее.

И это противопоставление совершенно справедливо, скажем мы в ответ, и оно окажет нам прекрасную помощь для разрешения поставленного вопроса, чем руководился Господь, когда скрывал Свою чудодейственную силу?

Думается, что всего легче дать ответ через противоположный вопрос: что было бы, если бы Господь начал проповедь Свою с откровения о Своем Божестве, если бы, совершая чудеса исцелений, заключал их исповеданием той истины, что Он есть Бог, воплотившийся, но не перестающий быть Богом, равным Отцу? Было бы то, что люди от ужаса умирали бы (Исх. 33:20). Душа наша не может перенести неприкровенного обнаружения бесконечного Существа Божия. Никто да не помыслит, будто в таких словах есть преувеличение. В тех немногих случаях, когда Спаситель лишь приоткрывал славу Своего Божества, люди лишались чувств от ужаса: так было и с друзьями Его, и с врагами. "Выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный," - говорил Петр после чудесного лова рыбы, а во время Преображения Христа на горе учеников Его объял такой страх, что они упали ниц на землю и лежали так до тех пор, пока не окончилось видение славы Господней, и Он, подойдя к ним в смиренном Своем виде, сказал: "Это я, не бойтесь!" А в другой раз властно сказанное Им "Это Я!" полчищу врагов, пришедшему арестовать Его, произвело в них такой страх, что они "Отступили назад и пали на землю."

Господь учил людей истине Своего Божества, но эту истину Он высказывал частями, дабы они убеждались в ней постепенно. Уму человеческому столь не сродно допустить, чтобы обращающийся с ним был небожителем и тем более Богом, что, по свидетельству евангелистов, даже апостолы принимали подобные слова, как нечто совершенно загадочное, а сознательно усвоили только после воскресения Христова (Ин. 2:22).

Самое предсказание Господа о Своем воскресении они не усваивали (Мк. 9:10), а во время предания Его забыли окончательно это предсказание, хотя оно было им подтверждено Христом за один час до Его предания (Мф. 26:32), - и забыли так глухо, что не поверили мироносицам, когда те возвестили, что видели воскресшего Господа (Мк. 16:13). Не верили они и собственным глазам, когда Он предстал перед ними - пока не осязали Его руками и увидели Его вкушающим пищу. И вот только тогда, когда сомневавшийся Фома осязал Его раны, уста человека впервые со всей ясностью исповедали Христа истинным Богом: "Господь мой и Бог мой!" - и Христос одобрил это исповедание.

Было и иное побуждение у Господа не спешить открытием Своего Божества людям, даже верующим. Раскроем и это побуждение по самому Евангелию.

Кого Господь при жизни Своей называл верующими? - Тех, кто верил, что Он от Бога, что слова Его - слова Божии (Ин. 7:16-18). Но Ему не было угодно убеждать людей в Своем Божестве, или даже в Своем пророческом достоинстве, чисто внешними способами, чтобы затем покоренные умы человеческие принимали заповеди Его рабски, как магометане, а не по свободному согласию ума с учением добродетели.

Многие злоупотребляют этим выражением: свободное согласие ума и дают повод понимать самую веру, как нечто несродное обыкновенному разумному доказательству. Это совершенно напрасно. Вера наша чужда слепому произволу. Свободное, непринудительное усвоение веры в истинность и святость заповедей Христовых, а отсюда и в Божество Его, для внимательного и беспристрастного исследователя столь же принудительно, как и правила арифметики, но самое внимание и беспристрастие суть такие настроения и качества души, к которым понудить человека ничто не может: "Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную, а они свидетельствуют о Мне. Но вы не хотите придти ко Мне, чтобы иметь жизнь" (Ин. 5:39-40). Если бы современные люди, скажем кстати, поняли ту простую истину, что беспристрастный ум приводит к вере, но что достигнуть беспристрастия в исследовании предметов веры весьма трудно для нежелающих веровать, и даже без благодатной помощи невозможно, то огромная литература о знании и вере, о науке и религии потеряла бы свое значение, и мыслители могли бы заняться более полезными вопросами духа.

Но возвратимся к Евангелию. Итак, Господь желал, чтобы люди прежде всего возлюбили проповедуемую Им новую добродетель. Так и было со слугами фарисейскими, которые не хотели взять Его под стражу, заслушавшись Его небесного учения, и сказали господам своим в оправдание: "Никогда человек не говорил так, как этот человек." Да, Спасителю угодно было, чтобы люди, по собственному свидетельству своих сердец, приходили бы к убеждению, что Проповедник сего учения не есть простой человек, но просто посланник Божий, чтобы, наконец, уверившись в этом, они приняли с полным доверием и те чрезвычайные слова Спасителя о Себе Самом, которых смысл был для них не вполне понятен, пока Господь был среди них, но который, после Его воскресения из мертвых, открылся бы им со всей своей логической ясностью, как истина о Божественном, равночестном Отцу достоинстве Искупителя, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна.

При таком предположении о целях Христова учительства для нас станет вполне понятным, когда Он скрывал Свои Божественные качества и когда открывал. Он скрывал их в начале Своей проповеди, чтобы избежать умственного порабощения Своих слушателей.

И при всём тщании Господа о том, чтобы люди, приближающиеся к Нему верою и любовью, помнили, что близость Господа к их сердцам обусловливается отрешением их самих от страстей и от всякого зла, Он всё-таки иногда встречал непонимание этой истины, даже у лучших Своих учеников.

Что больше огорчало Спасителя нашего? Неверие ли, или вера, чуждая христианского духа? Думаем, что то и другое в равной мере, и это подтвердится рассмотрением чуда насыщения большого числа людей пятью хлебами. В результате этого чуда народ решил провозгласить Его царем своим и идти против римлян.

Не для того, чтобы поразить народ Своей сверхъестественной силой, Господь сотворил это чудо. Народ, забыв о потребностях своего тела, ушел за Господом в далекую пустыню, а Господь неоднократно учил, что не должно заботиться о том, что нам есть, что пить и во что одеваться, но искать Царства Божия и правды его, и тогда всё приложится нам. Народ поступил в тот день по этой заповеди: не должно ли было оправдать её на деле? Итак, сострадание народу и утверждение верующих в беззаботном отношении к житейским нуждам, - вот что было побуждением к чуду над хлебами. А той горячей, но неразумной вере в Его посланничество, которою проникся насытившийся народ, Господь не только не обрадовался, но скрылся от них. Когда же народ нашел Его на другой день по ту сторону моря, уже несколько успокоившись от первого впечатления, то Господь начал обличать его, и тут-то открылась вся непрочность их внешней веры, ибо те, которые вчера восклицали: "Это истинно тот пророк, которому должно прийти в мир," - говорили сегодня: "Какие странные слова! кто может это слушать?" - и роптали против Него, так что "С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним" (Ин. 6:14, 60-66).

Здесь объяснение слов евангелиста о вере, основанной на внешних доказательствах: "Когда Он был в Иерусалиме на празднике Пасхи, то многие, видя чудеса, которые Он творил, уверовали во Имя Его. Но Сам Иисус не вверял Себя им, потому что знал всех" (Ин. 2:23-24). Господь знал, что эту внешнюю веру иудеи потеряют, лишь только узнают, насколько Его учение противоречит их страстям. "Не принимаю славы от человеков: но знаю вас; вы не имеете в себе любви к Богу. Я пришел во имя Отца Моего и не принимаете Меня, а если иной [вероятно, антихрист] придет во имя свое, его примете" (Ин. 5:42-44).

Чтобы освободить еврейский народ от предрассудков, основанных на фарисейских искажениях библейской веры, Господь прямо указывает на свои небесные полномочия, которые народ справедливо понял, как исповедание Его равенства с Отцом: "Отец Мой доныне делает и Я делаю. И еще более искали убить Его иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцом Своим называл Бога, делая Себя равным Богу" (Ин. 5:17-19). В другом подобном случае Спаситель говорит: поэтому "Сын Человеческий есть господин и субботы" (Мф. 12:8). Злые из иудеев упорно спорили против слов Господа, и Он здесь снова указывает на то, что не чудеса и не пророчества являются причиной веры в Его учение, а, наоборот, отвращение иудеев к Его заповедям является причиной неверия в Его чудеса: "Почему вы не понимаете речи Моей? - потому что не можете слышать слово Мое" (Ин. 8:33-37; 5:38-44). По сей же последовательности Господь требовал веры от тех, кто просил чудесных исцелений, и отказывал являть чудо неверующим Его учению врагам, обещая им только чудо Ионы пророка и вопрошая страдальцев, просивших исцеления: "Можешь ли веровать? - Всё возможно верующему; по вере вашей да будет вам" и тому подобное.

Итак, Господь не навязывал веры в Себя насильно, хотя и мог этого достигнуть чудесами, но когда неверующие прямо и с заклятьем спрашивали Его: "Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я, и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных" (Мк. 14:61-62).

Конечно, таких ясных изречений никакая толстовщина не может истолковать в пантеистическом смысле, но только в личном.

В заключение разрешим недоумения магометан и ариан в иных изречениях Господа. Первые особенно любят указывать на слова Христовы: "Не написано ли в законе вашем: вы боги" (Ин. 10:34) и утверждают, будто Господь называл Себя Сыном Божиим в общечеловеческом смысле. Но такое неосновательное утверждение разрушается тут же дальнейшими словами Спасителя, из которых видно, что Он называет Себя Сыном Божиим в совершенно исключительном смысле, и это наименование иудеи не должны бы считать богохульством даже в том случае, если бы Он был простым человеком. "Если Он называл богами тех, к которым было слово Божие, и не может нарушиться Писание; Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствует, потому что Я сказал: Я Сын Божий" (ст. 35:36).

Ариане для подтверждения своей ереси ссылались на слова Христовы: "Отец Мой более Меня" (Ин. 14:28). Православные им отвечают, и вполне справедливо, что Господь говорил это о Своем человеческом естестве. И если бы кто пожелал усомниться в таком именно толковании, то сомнение его разрушится при последовательном чтении Христовой речи. Эта часть прощальной беседы, от начала до 15 главы, представляет собой утешение учеников в предстоящий разлуке и примирение их с ожидаемым уничижением Христа. Господь внушает им, что предстоящее Его предание не есть казнь могущественным правительством беззащитного человека, но добровольное возвращение небесного посланника из долины земного уничижения к славе небесного Отца: "Да не смущается сердце ваше, - говорил Господь, - веруйте в Бога и в Меня веруйте... Я иду приготовить место вам... Приду опять и возьму вас к Себе... Не оставлю вас сиротами, приду к вам."

Вот в эту-то славу вступает Господь по вознесении Своем и в словах Своих к Марии Магдалине Он удостоверяет, что и друзья Его становятся теперь столь близкими Отцу Его, как Он обещал им, что их новоблагодатное отношение к Богу близится теперь к тому отношению, которое находится между собственным человеческим естеством и Богом, что по человеческому естеству Его они теперь братья Его: "Иди к братии Моей и скажи им" (20:17). Далее в этой же главе Евангелия Господь принимает исповедание одного из братий Своих по человечеству: "Господь мой и Бог мой!" и, одобряя его, отвечает: "Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие" (20:28-29). Этими словами Он ублажает нас, верующих в то, что Он Бог истинный, и осуждает сомневающихся.

Однако все эти толкования оказались настолько неубедительны, что известный профессор Петербургской Духовной Академии В. В. Болотов составил целый реферат, в котором, опровергнув все толкования, пришел к тому выводу, что в науке нет удовлетворительного истолкования этого имени Христова, а потому и надлежит признать последнее чуждым всякого определенного содержания, а просто условным речением, заменяющим собой местоимение первого лица.

Но думать, что отсутствие какой-либо идеи в науке доказывает ее отсутствие в действительности, весьма ошибочно. Согласиться с этим не могут ни почитатели современной науки, ибо таковым положением отрицается научный прогресс, ни тем менее отрицатели современного школьного богословия, потому что перечисленные попытки суть произведение школы, а не святоотеческого созерцания. И, действительно, вывод В. В. Болотова весьма ясно опровергается Евангелием, из которого мы приведем сейчас несколько изречений, свидетельствующих о том, что Господь Спаситель не только Сам соединял разбираемое наименование с определенным содержанием, но и полагал последнее известным народу, по крайней мере некоторым в некоторой степени. " За Кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?" (Мф. 16:13). Ясно, что Он желал слышать от людей вывода от чего-то известного к неизвестному: "Что Я - Сын Человеческий, это все знают; кем же они считают Сына Человеческого?" Ответ: "Одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию..." Отсюда ясно, что не только Господь и апостолы, но и все иудеи обобщали известные признаки под понятием "Сына Человеческого," но расходились во мнении о том, кто именно из праведников или посланников должен их воплотить в себе. Такой именно вопрос с большим недоумением задавали Спасителю враждебные иудеи в конце Его земной жизни, когда уже всем было ясно, что Он исповедует Себя обещанным Мессией или Христом. Вдруг Он говорит им о предстоящем Ему распятии. Этого они никак не могли принять. "Мы слышали от закона, что Христос пребывает во век; как же Ты говоришь, что должно вознесену быть Сыну Человеческому? Кто этот Сын Человеческий" (Ин. 12:34)? Если Ты Сын Человеческий - Христос, то не можешь умереть, если же Ты говоришь, что будешь умерщвлен и являешь нам Себя как Сына Человеческого, то кто же Ты? Мы знаем, что Сыном Человеческим окажется Христос, а теперь видим в Тебе Сына Человеческого, но не можем признать Тебя Христом, если Ты будешь умерщвлен.

Нижеследующее изречение Господа содержит еще более ясное указание на то, что словами "Сын Человеческий" Господь не просто заменял местоимение первого лица, а полагал в них особое определенное содержание. "Как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе. И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий" (Ин. 5:26-27).

Это изречение окончательно требует от библейского богословия дать ответ на предложенный вопрос: что же разумел Господь под словом "Сын Человеческий"?

Затруднительные для понимания слова и выражения Нового Завета должно объяснять по Ветхому, как делал Св. Иоанн Златоуст и другие церковные толкователи, и от чего почти вовсе отклонили науку протестанты. При рассмотрении многочисленных ветхозаветных изречений со словами "Сын Человеческий" современная наука допускает обычную ошибку. Она старается непременно во всех их найти одну и ту же мысль, и притом старается отыскать ее по численному большинству изречений с известным смыслом. Между тем несомненно, что в Библии это выражение имеет несколько смыслов - простой и производные, как и другие выражения, например, Царствие Божие, Царствие Небесное, вера, спасение, закон и прочее, и прочее, что редко усматривается схоластической наукой.

В Ветхом Завете есть место, где Сыном Человеческим называется прямо будущий Мессия, не простой человек, а некто Божественный, и несомненно, что это именно место, это видение пророка Даниила Сам Спаситель неоднократно применял к Себе. В нем-то и заключается разгадка занимающего нас вопроса. Место это хорошо известно всем, изучавшим Священное Писание.

Пророк Даниил видел различных чудовищных животных, воцарявшихся над землей и над "народом святых," и говоривших высокомерно против Бога. Однако власть их была непродолжительна.

Читатели Нового Завета едва ли могут усомниться в том, что именно на это видение ссылался Господь, именуя Себя Сыном Человеческим в нескольких изречениях. Иудеи единодушно видели в словах Даниила указание на Мессию, Которого они мыслили, как судью всех народов, восстановляющего царство Израилево и подчиняющего Ему все племена земные. С этим вопросом обращается к Нему Никодим: "Ты ли Тот, Кто должен придти согласно пророчествам?" Господь не отрицает этого, но указывает на то, что Он не есть просто возвеличенный человек, как иудеи понимали пророчество Даниила, но умаливший Себя Бог. Только при такой безмолвной ссылке собеседников на пророчество становится понятной последовательность беседы. Да, Я Тот, Который дойдет до Ветхого Днями, но знай, что "Никто не взошел на небо, только сшедший с небес, Сын Человеческий, сущий на небесах... Не послал Бог Сына Своего в мир, судить мир" (Ин. 3).

Еще яснее близость следующих Христовых слов к видению Даниила: "Когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых" (Мф. 19:28; сюда же относятся слова ап. Павла: "Разве вы не знаете, что святые будут судить мир," 2 Кор. 6:2).

Апостолы жили упованием увидеть своими глазами осуществление пророчества Даниила на Христе, и сего удостоились: Стефан, первый Его исповедник, и Иоанн, переживший всех прочих. "Вот я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога" (Деян. 7:56).

Итак, мы выяснили, что наименование Себя Сыном Человеческим Господь основывает на видении Даниила, и на это-то видение ссылается Он в самом торжественном, предсмертном исповедании Себя Мессией и Сыном Божиим, за которое Он и был приговорен к смерти.

Однако этим разъяснением мы только подошли к ответу на вопрос нашей статьи, а не разрешили его. Нам надлежит теперь сознать, каков был смысл видения Даниилова? На какие свойства Мессии предуказал пророк, наименовав его Сыном Человеческим?

Богословы усматривают в этом видении указание на Божеское достоинство Мессии, и они правы. Но этим не только не исчерпывается объяснение, но не указывается даже его главная мысль. Чтобы понимать Библию, никогда не надо ограничиваться определением метафизических и исторических свойств лиц и явлений, ибо такая их сторона есть первостепенная с аристотелевской и со схоластической точки зрения, а не с библейской. Она не отсутствует и в последней, но не занимает в ней главного места, которое, по большей части, принадлежит точке зрения теологической.

Всякий читатель книги пр. Даниила не затруднится истолкованием этого видения, ибо оно истолковано самим пророком. Царства зверей суть царства языческие, а царство Сына Человеческого есть царство Святых, то есть Христова Церковь. Этим и заканчиваются современные толкования видения, но это только предисловие, а не самое толкование. Нужно дать ответ, почему языческие царства изображены под видом зверей, а Царство Божие под видом Сына Человеческого. Выяснить это следует в связи с изложением того, как Бог учил избранный народ об его призвании и как это уразумели избранники Божии.

Установив союз с израильским народом для того, чтобы он творил правду и суд, Господь воспрещает ему дружить с народами беззаконными, чтобы они не ввели в грех наследие Его (Исх. 23:32-33), чтобы не научили его своему блудодейству (Исх. 34:13-16); преподавая заповеди целомудрия Своему народу, Господь прибавляет: "Не оскверняйте себя ничем этим; ибо всем этим сквернили себя народы, которых Я прогоню от вас. И осквернилась земля, и Я воззрел на беззаконие ее, и свергнула с себя земля живущих на ней" (Лев. 18:24-30).

Итак, Сын Человеческий, получивший честь, равную с Богом, выражает Собою ту святость, которой народ святых отличается от высокомерных и звероподобных языческих народов.

Нужно ли говорить о том, что Господь менее всего желал такого понимания Своего посланничества, такого понимания Данииловых видений? Сын Человеческий, о Котором говорит пророк, это подлинно Он, сошедший с Неба, но Он пришел не для внешнего покорения народов, не для карающего суда над царями и царствами, а для введения народа святых в обетование вечного, неземного царства (не так, как Моисей и Авраам, которые все умерли), для духовного суда - обличительного, а не карающего; его последователи не должны ожидать земной славы, - Сын Человеческий не имеет где и главу приклонить. Придет в своё время и видимая слава Сына Человеческого, но уже не для этой, а для будущей жизни, описывая которую, Господь постоянно именует Себя Сыном Человеческим (Мф. 10:23; 13:41; 16:27; 19:28; 24:30, 37:39; 24:44; 25:13).

Так Сын Человеческий войдет в Свою славу в жизни грядущей, а в этой жизни Он есть не один из завоевателей-царей, которых предвидел Даниил в образе чудовищных зверей, но именно Сын Человеческий, истинный человек, каким должен быть весь народ святых. Как подвигоположник народа святых, Он, именуя Себя Сыном Человеческим, Которого видел Даниил, увещевает тем и всех израильтян отказаться от свойственной язычникам жажды земной славы, но последовать ему в том, для чего Бог заключил завет с Авраамом: творить правду и суд. Итак, взамен ожидаемого земного величия, Господь говорит Израилю: "Блажены будете, когда возненавидят вас люди и отлучат вас и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное за Сына Человеческого" (Лк. 6:22).

Соединяя всё сказанное, утверждаем, что Господь называет Себя Сыном Человеческим, как выразителя и проповедника истинной человечности, то есть личной святости, в противовес тем условным, политическим чаяниям, которые возлагались на Него современниками. Он избрал для этой цели название Сына Человеческого потому, что с таким содержанием оно было приведено в видении Даниила. Сын Человеческий, явив в себе истинного, святого человека, является начальником духовного царства святых, которое будет, согласно пророку, вечным в жизни грядущей, но в жизни настоящей совершенно противоположным всякому языческому царству и совершенно иным, чем ожидали его видеть сами иудеи.