Содержание:

В годичном богослужебном круге Православной Церкви Страстная седмица занимает по праву самое важное место. Богослужения этой недели связаны общей темой и настроением. Для правильного восприятия и понимания этих служб необходимо всякий год выслушать и "вымолить" их полностью, не пропуская ни одной паремии или стихиры, ни одного синаксаря или чтения мимо слуха и сердца. И очень желательно при этом на досуге ознакомиться с текстами всех этих богослужений по Триоди или по особой литературе.

Страстная седмица — тема огромного количества исторических, богословских, экзегетических, литургических исследований и огромного количества самых возвышенных церковных проповедей. Добавить к ним живое новое слово, не повторяющее ничего прежнего, весьма затруднительно. Постараемся здесь лишь кратко проследить внутренние смысловые связи, скрепляющие богослужения Страстной седмицы. Пройдем здесь в основном по обочинам общего богослужебного пути и соберем на них те мысли и образы, которые обыкновенно не рассматриваются толкователями.

Грядет Господь на вольную страсть... Священные события последних дней земной жизни Спасителя переданы евангелистами наиболее подробно и, конечно, они стоят в центре нашего внимания. Но кроме этих событий Церковь представляет нам в своих ветхозаветных чтениях еще несколько священных воспоминаний и сюжетных линий, раскрывающих от одного дня к другому преобразовательный смысл ветхозаветных событий, смысл, восходящий ко Христу. При правильном понимании и сердечном сочувствии все это вместе звучит для верующего, как ни с чем не сравнимая священная симфония, в которой переплетаются несколько внутренне связанных между собою тем.

Сложное музыкальное произведение нужно слушать целиком, во всей его совокупности. Но для лучшего усвоения полезно на досуге обратить внимание на каждую отдельную тему и партию, и тогда общая гармония приобретает для слушателя как бы новое звучание.

Так и богослужение Страстной седмицы весьма целостно, и вот уже целые века никто не дерзает его дополнить каким-либо песнопением, благоговея перед этой дивной древней гармонией. Но для нас полезно осмотреть основные части и темы священной симфонии Страстей. На это деление "вдоль" обращают внимание реже, чем на "поперечное" деление богослужений по дням, хотя оно не менее важно для понимания. Но прежде чем перейти к этому рассмотрению, обратим внимание на особое положение Страстной седмицы в общей последовательности богослужебного года.

В Православной Церкви сложился свой особый аскетически-литургический режим, из которого Страстная и Светлая седмицы выпадают слишком явно и нарочито. Пятьдесят недель в году (за исключением праздничных дней) наше внимание сосредоточено преимущественно на своей душе, на ее страстях, на ее бедственном состоянии, на предлежащем ей разлучении от тела, на посмертных мытарствах и суде. Будничные каноны и стихиры Октоиха, обращенные ко Господу, Божией Матери, и святым, так сходны по содержанию между собою, столь одинаково выражают моление одной и той же, обуреваемой страстями и скорбями грешной души, что, кажется, разнятся между собою лишь обращением к тому или иному священному лицу. Не нарушают эту традицию, а даже усиливают ее, трипеснцы Постной Триоди. Всякое напоминание здесь о Боге, о Христе, о Воплощении и Искуплении, в том числе даже в воскресных службах, достаточно отвлеченно и сухо-догматично. Во все эти долгие дни богослужебного года мы со Апостолом как бы не знаем Христа по плоти. Богослужение наше в эти дни нарочито очищено от всякой тени чувственности по отношению не только к каким-то личным переживаниям, но и к священным воспоминаниям. Оно возвышенно и просто, как каноническая икона по сравнению с фотографией. И это весьма оправдано. Мы призываемся к молитвенному подвигу и труду, а не к духовному утешению, которое на самом деле труднодоступно для нас, хотя очень легко может стать для нас ложным.

По этой причине, кстати, будничный Октоих с Минеей и даже Триодью для своего восприятия вовсе не требуют храмовой обстановки. Эти книги могут служить прекрасным годичным молитвословом для келейного чтения в предусмотренном Уставом исполнении и объеме. Таковы многолетние молитвенные будни, в частности, в катакомбной церкви.

Здесь видна общая аскетическая основа Православия, в отличие от латинской чувственности и протестантского спокойствия за свое оправдание. Первое и основное делание христианина — навык к покаянию, борьба со страстями, преодоление искушений, готовность на скорби и труды, отсечение сластей и своеволия. Этой цели соответствует общий литургический распорядок. Таков черный и черствый хлеб Православия. Он неудобоварим для изнеженной души. Но только он может стать основою для ее питания. Впрочем, никто не смог бы вытерпеть эту пищу долго, никто не стал бы вообще питать сим хлебом свою душу, если бы не дано было однажды вкусить душе предначатка небесной манны и если бы иногда, изредка, не подавалась бы нам особая приправа к этому хлебу. Она и подается нам в Страстную седмицу.

По окончании св. Четыредесятницы милостью Божией нам предоставляется возможность поклониться Древу Крестному, открывшему путь к Древу Жизни и вкусить плодов сих древ. В это время мы должны быть готовы взглянуть на яркий свет и не ослепнуть. И Страстная седмица — время наименее приличное для келейной молитвы. Теперь нам надобно быть в храме, куда и призывают нас уставные песнопения, воспеваемые перед Лазаревой субботой и обращенные к пустынникам. С древности в это время даже отшельники прерывали свои уединенные подвиги и собирались в храмы.

Богослужебный устав Страстной седмицы всегда одинаков, вся служба совершается только по Триоди. Ни Октоих, ни Минея с нею не соединяются, за исключением случаев, когда в Страстную седмицу попадет праздник Благовещения. Неизменяемая часть чтений вечерни и утрени еще сохраняется, но чтение Псалтири переносится на первые три дня. Кроме того, сокращаются до минимума каноны утрени. Зато значительно большую долю в службах занимают чтения из Ветхого Завета, а особенно из Евангелия, которое читается на каждой вечерне и на каждой утрени. Эту связь между чтениями паремий и Евангелия мы и постараемся проследить.

Первая и важнейшая из них — это история Иова, прочитываемая в пяти отрывках с понедельника и до пятницы. Книга Иова, бесспорно, самая древняя по написанию в Ветхом Завете (славянская Библия считает Иова пятым после Авраама, другие же толкователи отождествляют Иова с Иовавом, племянником Фалека, упоминаемым в Быт. 10.29, который тоже отстоит от Авраама на пять поколений, только в другую сторону, вглубь веков. В любом случае Иов намного старше Моисея) и одна из самых таинственных. Перед нами пример не просто страдальца, но страдальца невинного, который, покоряясь Промыслу Божию, пытается все же понять, в чем смысл такого страшного наказания. В отличие от читателя Иов, видимо, не знает о разговоре диавола с Богом, но, вероятно, сознает, что страшное искушение попущено ему не за какой-то грех или провинность, а по иной, таинственной причине. "Друзья" Иова (сопредельные с ним князья-соперники) силятся доказать ему, что он грешник, исходя только из факта наказания. Их победа в споре поставила бы под сомнение весь жизненный путь праведника, стерла бы границу между добродетелью и пороком. Иов, смиряясь пред Господом, не может, однако, принять их упреков. Постепенно от лицемерного сочувствия эти "друзья" переходят к прямому и злобному обличительству. Наконец, Сам Господь как бы вмешивается в спор, показывая Иову в чудном видении все величие мироздания и неспособность человека к уразумению путей Божиих. Но смиряя Иова, Он здесь же оправдывает его перед обвинителями, велит ему помолиться за них, а им принести жертвы о своем грехе клеветы на праведника. На этом и кончается испытание Иова, Господь исцеляет его и восстанавливает в прежнем благополучии.

В чтениях Страстной седмицы перед нами проходят лишь начало и конец книги: подвиг праведника, его отказ от богохульства и самоубийства, и Божие воздаяние ему. Основную же часть книги составляет разговор Иова с обвинителями его, которые говорят довольно умные и верные по виду слова о том, что наказания не бывает без вины, что нужно каяться и смиряться перед Богом. Почему же Иов не соглашается с ними, и выдержав более тяжкое испытание, отвергает такие "утешения"? Казалось бы, как естественно грешнику сознать свою вину, насколько бы облегчили его муку сознание справедливости наказания и прошение о помиловании. Но Иов здесь остается исключением, причем правда его свидетельствуется Богом. Понять это мы можем, только если станем видеть в Иове прообраз Христа. Тогда и в речах его друзей мы услышим голоса евангельских фарисеев, постоянно пытавшихся доказать Иисусу, что Он не больше, чем грешный человек.

Однако при этом самый главный вопрос остается без ответа: в чем смысл безвинного страдания праведника? Иову не дается объяснения. Бог показывает, что такое невозможно уразуметь и постигнуть человеку. Безусловно, это же относится и к страданию Христову, в котором сокрыта еще большая тайна, непостижимая нашему уму.

Обыкновенно Бог, если можно так выразиться, поддерживает с человеком "юридические отношения": наказывает нас за грехи, подает облегчения в этой жизни за добродетели или за покаяние. Неслучайно поэтому нравственные наставления, приводимые, например, во Второзаконии или в книгах Соломоновых, заимствуют стимулы из жизни временной: делай то и не делай сего, чтобы жить тебе благополучно на земле. То же самое видим мы и в своей повседневной жизни. Какой бы религии ни придерживался человек, он вынуждается видеть закон относительного нравственного соответствия: связь нравственно вменяемых поступков с их последствиями. Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что большинству людей этот закон внушает первую в их жизни серьезную мысль о Боге, то есть когда они своими глазами увидят, что уже в этой жизни порок может быть наказан свыше, а за добрый поступок неизвестно откуда может придти помощь или награда. Однако на уважении этого закона небесной справедливости религиозный рост человека может и остановиться.

История Иова наглядно показывает недостаточность этого закона. На самом деле отношения человека с Богом невозможно целиком вложить в такие юридические рамки, хотя совсем без них обойтись невозможно. Действительно, грешит ли человек или творит правду, но если справедливость Божия воздает ему уже на земле, то с чем тогда придет он к будущей жизни? Ведь любая наша добродетель перед Богом достаточно условна и относительна, а наше греховное падение, склонность ко злу, гораздо более глубока, и это довольно ясно нашему нравственному чувству. Человека добродетельного совесть грызет гораздо чаще, нежели ублажает. Значит что же? Или вечная погибель, или должно быть какое-то нарушение закона Божией правды, должно быть исключение из него, должно существовать какое-то невинное страдание, и в нем должна явиться жизненная возрождающая сила, так чтобы относительная и временная правда человеческая могла получить уже вечное, абсолютное измерение. Пример Иова это и показывает. Иов жил в своем благополучии добродетельно, но по Божией мерке такая добродетель еще недостаточна. Она не избавляет от искушений, не возводит на Небеса, и сам Иов сознает этот относительный характер своей невинности. "Друзья" же его эту относительную добродетель считают прямо грехом. Но человеческая "правда" обвинителей праведника посрамляется самим фактом его невинного страдания, соединенного с благодарением Господу, с исповеданием грядущего Искупителя и пророчеством о Воскресении (Иов., 19:25-27). Вдумываясь в книгу Иова, мы понимаем, что для настоящей праведности пред Богом недостаточно одной только человеческой праведности.

По сравнению с нравственной идеей книги Иова, Моисеево законодательство есть заметный шаг назад. Писанный закон дается людям, неспособным уже к добродетелям Ноя и Мелхиседека, Иова и Авраама, которые ходили не по плоти но по духу и не нуждались в писанном законе. Об этом свидетельствуют и св. Отцы, в частности Иоанн Златоуст в проповеди на 1 главу Евангелия от Матфея о родословной Христа.

Книга Иова дает лишь прообраз и предначертание. Сама по себе она остается малопонятной. Но теперь, когда она читается рядом с Евангелием, ее нравственная высота видится наиболее отчетливо. Особенно это заметно в первые три дня Страстной недели, когда книга читается за Преждеосвященной литургией, после возгласа: Свет Христов просвещает всех! и перед умилительным пением: Да исправится молитва моя. Каждому из нас в эти минуты умилительного пения стоит спросить себя: а перенес бы я такое внезапное, тяжкое, всеобъемлющее и невинное страдание, подобно Иову? Выстоял бы я, будучи христианином, зная заранее, что тот прообраз нашел свое свершение во Христе, что если терпением Иова мы вразумляемся, то в Христовом страдании можем почерпать силы самим шествовать таким же путем к жизни вечной?

Еще один прообраз страдания Христова предстает перед нами в истории Иосифа Прекрасного, воспоминаемой в службе и в синаксаре Великого Понедельника. Опять безвинное страдание, и опять незлобие праведника к своим врагам и молитва за них. И опять врагами становятся близкие люди, в данном случае — родные братья. И опять незлобивое терпение одной доблестной души помогает и этим черствым душам прийти к покаянию и получить прощение. Как Иову Господь поручает помолиться за своих обвинителей, так и Иосиф, сам молясь за своих братьев, очищает их от греха братоубийства. Значит, ходатайство невинно страждущего способно оказать на грешника особое возрождающее влияние.

Кого же и этот рассказ призван нам напомнить? В ком эти нравственные качества достигают полного раскрытия? Плодами чьего страдания можем воспользоваться и мы, подобные обвинителям Иова и братьям Иосифа по своему лукавству и злонравию? Конечно, речь идет о Том Праведнике, страдания Которого предстают перед нашими глазами сейчас и в Ком находят исполнение все древние прообразы невинных страдальцев.

Особое место занимает на Страстной седмице чтение книги Исхода. Само слово "пасха," как известно, и означает: исход, прехождение. В книге Исхода повествуется об исхождении израильтян из земли Египетской, о прохождении через Чермное море; в ней же дается и установление о праздновании ветхозаветной Пасхи. Но чтения об этих конкретных событиях отнесены к вечерне Великой Субботы. В первые же три дня Страстной седмицы возвещается нам об обстоятельствах рождения Моисея и его скитаниях, предшествовавших призыву Господню. В Четверг мы предстаем мысленно со всем Израильским станом у Горы Завета, в Пятницу слышим о явлении славы Господни Моисею. Чем объясняется такая непоследовательность в прочтении этой священной книги?

Собственно, последовательную часть составляют чтения только первых трех дней. Остальные же чтения Исхода относятся к евангельским священным воспоминаниям, соответствующим каждому из трех заключительных дней по отдельности. Как последовательное чтение книги Бытия в продолжение св. Четыредесятницы есть древнейшая традиция Церкви, хотя при этом вся книга Бытия не успевает прочитываться полностью, подобно тому и чтение Исхода вполне приличествует пасхальному предпразднеству, и возможно, сохранившиеся до ныне чтения первых трех дней и представляют собою остаток этой более древней традиции чтения книги Исхода полностью. Впрочем, и в этих отрывках можно найти особый преобразовательный смысл. Моисей, видя страдания своего народа, притесняемого от египтян, пытается заступиться за соплеменника, поразив египтянина. Но на следующий же день оказывается, что такое самочинное благодеяние брату им же самим не воспринимается. Моисей вынужден спешно удалиться в пустыню и там долгое время ждать Божия призыва, и лишь затем, вооружившись Господней силою, по Его велению осуществить давнее желание сердца своего и послужить освобождению своего народа.

Подобно и мы все страждем в плену фараона мысленного, от которого избавиться человеческими силами нам невозможно. Исход из дома работы в землю обетованную есть, прежде всего, дело Божией милости и Божия водительства.

Наконец, характерной особенностью ветхозаветных чтений каждого дня Страстной седмицы является какое-нибудь откровение славы Господни. В Понедельник, Вторник и Среду перед нами предстает таинственное видение пророка Иезекииля, созерцавшего Господа во славе, носимого четырьмя ангело-подобными животными. Видение это завершается посланием пророка на проповедь к роду строптивому израильскому, который едва ли послушает слова Господня и непременно причинит зло самому проповедающему. Уже не нужно пояснять, что эти слова Господа, сказанные Иезекиилю, гораздо более приложимы к Самому Христу, именовавшему себя, кстати, так же, как именует Бог пророка в этом видении — Сыном Человеческим. Но нам теперь хотелось бы обратить внимание, что ветхозаветное Писание везде в эту седмицу показывает нам Господа во славе, как бы в противовес тому, что Евангелие, читаемое в эти дни, показывает наибольшее Христово уничижение. Так в Четверг перед нами предстает чудесное видение и возвышенная речь Господа, обращенная к Иову, и кроме того, мы слышим трубы и громы Синая, когда через Моисея Бог давал закон людям Своим. В Пятницу же описывается чудесное видение Моисею славы Господней в ее отражении, как бы сзади, ибо не может человек увидеть лица Господа и остаться в живых. Неслучайно эти слова напоминаются нам в тот самый день, когда лице Христово мы мысленно созерцаем заушаемым и оплеваемым. Все эти чтения постоянно напоминают нам, что страдает за нас не просто человек, но Богочеловек, по Своей воле утаивающий Свою Божественную славу и величие.

Уяснив связь между темами ветхозаветных чтений, обратим внимание на подобную же связь в чтениях Евангелия, собственно богослужебных текстов и различных уставных поучений.

В идеальном случае объем служб Страстной Седмицы практически не оставляет места на перерывы между ними. Он практически необъятен. Так он и задумывался. На Страстной Седмице у христианина не должно быть никаких лично важных дел. Ему не на что и незачем отвлекаться. Уставная трапеза в эти дни такова, что практически не требует времени даже на принятие пищи, не только на ее приготовление. Провести Страстную Седмицу, целыми днями не выходя из храма, — это не подвиг и не аскетический надрыв. К этому нужно постепенно привыкнуть, как к норме поведения. И гораздо более того: у христианина должна созреть насущная душевная потребность только так и приготовляться к Пасхе. Каждая пропущенная в эти дни служба пусть воспринимается, как потерянное сокровище.

В этом распорядке богослужений важное место занимает чтение Евангелия на часах в первые три дня. Прочитываются полностью Евангелия от Матфея, Марка и Луки, и до середины — Евангелие от Иоанна. Все это чтение устав предписывает в три первых богослужебных дня седмицы. Уже довольно давно и прочно укрепилась практика некоторую часть Евангельских чтений вычитывать на часах на шестой неделе, а то и ранее. Такая "разгрузка" Страстной седмицы оправдана тем, что во время чтения Евангелия не положено сидеть, а выстоять все это чтение между утреней и литургией Преждеосвященных — не всем под силу. Конечно, лучше сэкономленное таким образом время употребить на уставные чтения из святых Отцов, во время которого можно дать молящимся некоторый отдых в сидячем положении. И тем не менее, совсем убрать чтение Евангелия на часах или сократить его до чисто формального объема, — было бы разрушением замысла службы.

На Страстной неделе Евангелие читается необычно большими частями, и это неслучайно. В обычном чтении на утрени и литургии нам предлагается одно-два зачала для вдумчивого рассмотрения конкретного события или притчи. Здесь важно, что сказано или произошло. На Страстной седмице все наше внимание на Самом Учителе, а не на отдельных действиях или изречениях Его. Важно теперь, не что сказано, а Кто говорит. Кроме Евангелия ничто не может запечатлеть перед нашим мысленным взором Божественный образ Спасителя. Перед нами проходит вся известная нам часть Его земной жизни. Верная душа смотрит на Него и не хочет оторваться от своего видения. В эти дни мы как-то особо ощущаем Его присутствие. Исполняются Его слова: "многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали." (Мф., 13: 17) Если даже просто в Святую Землю невольно тянется верующая душа поклониться на место, где стояли ноги Его, то тем более понятно ее желание увидеть Христа своими очами, услышать Его голос, хотя бы на несколько минут. И вот — вполне достойное к тому средство в соответствии с нашими возможностями. Не кинофильм о Христе и не пустое мечтание, а внимательное и долгое слушание Евангелия посреди великопостной службы.

К этому же призывают нас и повторяющиеся песнопения: "Се Жених грядет", "Чертог Твой", "Час суда" и некоторые другие, но о них мы скажем чуть позже.

Чтение Евангелия и благоговейное внимание к службе непременно требуют и святоотеческих поучений. Их уставом предусмотрено немало. Думается, не будет нарушением устава чтение и иных слов, подходящих по теме, например, поучений более близких нам святых Отцов. Обычно это — толкования на Евангелие, а иногда проповеди, посвященные воспоминаемым событиям. К сожалению, часто приводимые в Триоди синаксари на каждый день рассматриваются как совершенно необязательные "довески" к службе. Это неправильный взгляд. Синаксари Вел. Понедельника, Вторника и Среды очень важны и содержательны. Без них понять некоторые образно воспоминаемые события в службе весьма трудно. Например, кондак Великого Понедельника, содержащий упоминание о праведном Иосифе, выпадает из общего контекста службы и без Синаксаря этот библейский образ в ней просто непонятен. Синаксари Вел. Четвертка, Пятка и Субботы по большей части содержат пересказ евангельских событий, но и их опускать все-таки не должно. В Страстную седмицу богослужение не боится повторений. Повторяются стихиры, ирмосы, тропари в трипеснцах, поневоле повторяются евангельские чтения. Если такое повторение в синаксаре тяготит наше тело, то можно и посидеть во время чтения, а если оно тяготит душу, представляясь ей чем-то затянутым и непонятным, то значит, с этой душою что-то не в порядке, есть о чем подумать и в чем покаяться...

Наконец и о посте на этой седмице заметим, что он во всяком случае не строже по уставу, чем на первой седмице Четыредесятницы. На всякий день, кроме Пятка, совершается литургия, а это в любом случае означает некоторое послабление. (После совершения литургии не бывает полного воздержания в пище). Даже в Пятницу самым немощным разрешается что-то съесть. Но устав (и, наверное, Церковь, и Сам Господь) ждут от нас самих некоего доброго расположения. В отличие от первой седмицы, ныне наш пост не есть узда для наших страстей, не аскетическое средство самовоспитания. Как отмечено в уставе о Вел. Пятке, ныне исполняются слова Христовы: отнимется от них Жених, и тогда постятся в те дни. На первой седмице мы принуждали себя, и нас понуждали другие, ныне же, кажется, и усилий не требуется, просто кусок в рот не идет. Надо только пребыть в церковной службе, как бы слиться с нею, со всеми ее мыслями и чувствами, и даже не потребуется никаких особых усилий, чтобы дотерпеть пост до конца.

Непрестанно во все три первых дня в песнопениях церковных напоминается нам о приближающемся страдании Господнем. Однако каждому дню соответствуют свои особые евангельские события и ветхозаветные чтения. В частности, основные воспоминания Вел. Понедельника: проклятие Господом неплодной смоковницы и история праведного Иосифа, о котором уже говорилось.

Входя в Иерусалим на следующий день после торжественной встречи с пальмовыми ветвями, Господь видит по пути смоковницу и, не найдя плода на ней, говорит: да не будет от тебя плода вовек. Смоковница тотчас засыхает.

Общепринятое святоотеческое истолкование этого события многопланово. Во-первых, смоковница прообразует иудейское сонмище, которое, будучи снаружи прикрыто, как листьями, видимостью соблюдения закона, внутри являет духовную пустоту и бесплодие. Во-вторых, по преданию, древом преслушания Адама послужила именно смоковница, и Христос, идя исправить преступление Адамово, проклинает и орудие, которым пал наш праотец. В-третьих, Господь таким способом уверяет учеников Своих в том, что имеет силу не только миловать, но и наказывать, чтобы, видя только Его постоянные благодеяния к людям и кроткое отношение к гонителям, не сомневались в его могуществе и праведности. Однако, щадя человеков, Господь показывает Свою силу здесь на бездушной твари. Наконец, в-четвертых, смоковница прикровенно указывает на бесплодие души человеческой, которое Господь терпит лишь до определенного Им срока, после чего будет сурово судить нераскаянных грешников.

Все эти толкования кратко передает нам синаксарь дня. Мы проходим последние дни, когда еще совершаются покаянные поклоны и молитвы. Вся служба как бы дышит ожиданием великих событий и в то же время опасением, как бы не остаться неготовым, как бы не опоздать. Неслучайно в первые три дня поется на утрени тропарь: Се Жених грядет в полунощи и блажен раб, егоже обрящет бдяща, недостоин же паки, егоже обрящет унывающа... Конечно, здесь имеется в виду внезапное второе пришествие Христово. Но увещание к духовному бодрствованию остается важным и само по себе. И особенно в эти дни, пока еще есть возможность потрудиться над собою, когда вся обстановка только к тому и располагает, когда кажется: только будь внимателен и терпелив — и благое изменение произойдет в душе само собою.

Тема грядущего суда преимущественно охватывает этот день, начиная с повечерия Понедельника. На повечериях Страстной седмицы, начиная с Недели Ваий вечера, читаются замечательные трипеснцы св. Андрея Критского, в которых раскрываются все священные воспоминания каждого дня.

Именно ко вторнику этой седмицы относится воспоминание беседы Господа со Своими учениками о признаках Его второго пришествия и бедствиях перед кончиной века. В этот день, будучи в храме, Спаситель произнес последние Свои наставления пред всем народом. О них тоже вспоминается в евангельских чтениях Вел. Вторника. Здесь прозвучали достойные ответы Господа искусителям, вопрошавшим о подати кесарю и о семибратней жене, здесь же Христос произносит Свою последнюю обличительную речь против фарисейского лицемерия; тогда же Он наиболее ясно исповедует Свое достоинство Мессии, и наконец свидетельствует Свой полный разрыв с иудейским сонмищем, отвергшим все призывы к покаянию. Се оставляется вам дом ваш пуст. Глаголю бо вам, (яко) не имате Мене видети отселе, дондеже речете: благословен Грядый во имя Господне (Мф., 23:38-39).

Служение Иисуса роду человеческому в качестве Учителя и Пророка на этом заканчивается. Ученики также понимают, что Учитель их больше не собирается появляться в храме до времени Своей Божественной славы. И вот после этого, они и вопрошают о том, когда же и как настанет эта слава Мессии, а Господь в ответ произносит Свою обширную беседу, содержащую пророчества и притчи о втором Его пришествии.

На этих пророчествах и притчах сосредотачивает св. Церковь наше внимание. Страшный суд вспоминается ею и в другой раз — перед началом Великого поста. Но тогда, в неделю Мясопустную, перед нами не раскрывается вся обстановка, при которой произнесена притча о Страшном суде. Тогда в центре внимания ставится само напоминание об этом будущем событии, откуда выводится призыв к покаянию. Ныне же речь Христа обращена к нам, очнувшимся за время постных трудов от обыкновенного нечувствия. Ныне мы призываемся к неусыпным трудам, одушевляемым надеждою увидеть и достойно встретить Господа во славе. И если в ту неделю в притче об овцах и козлищах подробно рассматривается наставление о милости к ближним, если там Христос обещает принять на Свой счет всякое благодеяние (равно как и презрение) к малым сим, то теперь наше внимание обращено на более сложную для понимания притчу о десяти девах, ждущих Жениха.

Судию и Мздовоздаятеля встретят в тот час все человеки, верили они в него или не верили, ждали или не ждали — все станут пред Ним и дадут ответ в делах своих. Но у всех христиан в это ожидание добавляется еще нечто новое. Душа христианина ждет не просто Судию, но именно Жениха своего, Которому обещала верность, любовь Которого каким-то образом познала, с Которым временно разлучена, но память о Котором горит в ней неугасимым светильником. И теперь одна остается забота: поддержать светильник, чтобы хватило ему елея, чтобы не угас он во всю глубокую ночь жития сего.

В одной и той же кромешной тьме окажутся не только козлища, никогда не знавшие Господа, не слушавшие Его и противившиеся Ему — там же будут и юродивые девы — души, сподобившиеся небесного обручения, но не запасшиеся елеем и допустившие погаснуть своим светильникам. Под елеем же понимаются не только добрые дела, не только милостыня, но и вообще все то, что со стороны человека призвано поддерживать небесный огонь веры. В светильнике, которому уподоблена наша вера, огонь — дар Божий, елей же — плод усердия самой души. Как сладостно видеть этот огонь, сознавать этот дар! Он есть, он точно дан, душа, получившая его, избрана уже и вменена с десятью девами. Она видела и помнит Жениха своего. Она уже не скажет, подобно козлищам: когда это я видела Тебя и не послужила Тебе? Но как ужасно при этом сознавать, что и среди избранных пред самыми дверьми чертога произойдет строгий отбор и отсев. Убоимся, как бы не увидеть нам тогда свои светильники угасающими, нам, прождавшим всю ночь вместе с благоразумными, и в последний момент лишающимися света. Пока тьма не сгустилась еще полностью, поспешим запастись елеем. К этому так располагает нас и богослужение, и сам распорядок Страстной седмицы.

Славным священным воспоминанием этого дня почитается мироприношение блудницы. Незадолго до законной пасхи в дом, где возлежит Господь с учениками, приходит грешница и, павши к ногам Христовым омывает их слезами своими и мажет миром. Так представлено это событие в службе, а в синаксаре приводится подробное растолкование, что подобных случаев за время земной жизни и проповеди Спасителя было, видимо, целых три, и все они описаны у разных евангелистов со своими особенностями.

Первый такой случай был задолго до Пасхи Страданий (Лк., 7:36-50). Тогда Иисус был приглашен Симоном фарисеем и при всех объявил прощение грехов той не названной по имени грешнице, которая омыла Ему ноги покаянными слезами. Второй раз помазала Спасителя миром Мария сестра Лазаря, после чудесного воскрешения своего брата. Мария, как особо подчеркивает синаксарь, была женщиною добродетельною, и ее приношение драгоценного мира было не чем иным, как прямою жертвою Господу, Владыке живота и смерти, а точнее сказать, сокровенным исповеданием Его Божества. Ее-то и осудил Иуда Искариот за такую растрату драгоценности, которую можно было бы пустить на нищих, а Сам Христос засвидетельствовал, что этим поступком Мария приготовила Его к погребению (Ин., 12:1-8). Все это по свидетельству св. ап. Иоанна было за шесть дней до Пасхи.

И наконец третий подобный же случай (а может быть, и тот же самый, что у евангелиста Иоанна, только с некоторыми разночтениями) приводит св. ап. Матфей. У него это событие отнесено к дому Симона прокаженного в той же Вифании, а время указано, по-видимому, за два дня до Пасхи. "Нищелюбивое" предложение Иуды вложено в уста учеников, не называемых по имени. Возможно, что св. Иоанн, писавший свое Евангелие последним и ознакомившийся с писанием первых трех евангелистов, счел нужным немного поправить св. Матфея, ибо в главе о воскрешении Лазаря, когда первый раз в его Евангелии упоминается имя Марии, он тут же указывает, что именно она помазала Господа миром, уготовив на погребение (Ин., 12:2), а потом св. Иоанн сам передает это событие.

Впрочем, соотношение этих подробностей не имеет большого значения. В синаксаре указаны эти различия, упомянуты мнения разных толкователей о том, что ныне вспоминается не одно, а два или три разных события. Но в данном случае Церковь сосредоточивает наше внимание на другом. Синаксарь, кстати, обыкновенно печатается мелким шрифтом, и слушают его сидя. А крупными буквами набраны умилительные песнопения, в которых все два или три евангельских эпизода как бы слиты в одно событие.

Не важно, в какой момент ко Господу приступила блудница, а в какой — женщина честная. Вспомним сегодня эту блудницу, вспомним в тот час, когда Господь уже окончил Свое благовестие перед народом, когда уже совсем близок час предстать Ему пред судилищем неправедным, когда уже завершается время, в которое не могут поститься сыны чертога брачного пока с ними Жених (Мр., 11:19). И вот, в последние часы оказывается возможным приступить ко Господу так, как пришла эта блудница, и получить то, что она получила.

Стоит ли нам долго раздумывать о том, до какой меры греха успели мы дойти, а на что еще не простерлись? Может быть, если мы не блудили, то к нам эта история впрямую не относится? Но нет, какая христианская душа не ощущала себя, хотя бы один раз в жизни в таком же состоянии, как эта женщина! Кто из нас не желал бы и в действии своем уподобиться ей! А что это подлинно так, свидетельствует служба Вел. Среды, составленная разными песнописцами высокой духовной жизни, и выделяющаяся после служб предыдущих двух дней и объемом, и особым умилением. Каждый из священных авторов вкладывает в уста кающейся грешницы свои собственные слова покаяния. Последняя и самая длинная из 11 стихир этого дня принадлежит инокине Кассии, благородной женщине высокой духовной жизни, написавшей часть канона Великой Субботы (равного которому мало что найдется в церковной гимнографии), но и она блудничье покаяние приносит здесь как бы от себя:

...приими моя источники слез. Иже облаками производяй моря воду, приклонися к моим воздыханием сердечным, приклонивый Небеса неизреченным Твоим истощанием, да облобыжу пречистеи Твои позе, и отру сия паки главы моея власы... Грехов моих множества и судеб Твоих бездны кто изследит, Душеспасче Спасе мой, да мя рабу Твою не презриши... И сегодня каждый поющий и слушающий, кажется, приносит Господу эти слова от глубины собственного сердца. Да и повсюду в церковном обиходе этот образ кающейся блудницы стал едва ли не самым частым; в одних только молитвах ко Святому причащению он воспоминается несколько раз. Даже современный духовный поэт переложил повествование св. Луки об этом событии в песню, которую завершил так:

"Целую пожелтелые листы,

Святыя покаянныя страницы.

Душе моя, блудница — это ты,

Да даст тебе Господь любовь блудницы".

Издревле и доныне всякий христианин хотя бы очень редко ощущает себя самого в положении этой грешницы, но при этом обратим внимание на исключительность или даже "неправильность" ее поступка. Фарисей Симон имел прямое формальное право соблазниться и негодовать на нее. Даже в словах Иуды, пожалевшего при подобном случае цену "пропавшего" Mиpa, при поверхностном взгляде была крупица смысла. С человеческой точки зрения так поступать не следовало ни грешнице, ни Самому Христу.

Многим святым дано было повторить некоторые поступки Самого Спасителя: исцеляли возложением руки, воскрешали словом умерших, не гнушались общения и с грешниками, приводя их к покаянию, странствовали подобно Господу и за исповедание Его восходили на крест. Но из множества житий и патериков не извлечем мы случая, что хотя бы один святой позволил себе такое обращение с блудницею, как бы искренно она ни каялась. Совершенно справедливо преподобные мужи видели в таких женщинах новое искушение для себя, не доверяли им на слово, не позволяли и прикасаться к себе. Такое их сдержанное поведение было совершенно правильным.

И если теперь какая-либо женщина приступит в возвышенном покаянном порыве к исповеди и, даже соблюдая известную сдержанность, обнаружит подобную же глубину и силу покаянного чувства, не прав будет тот духовник, который разрешит ее сразу от всех грехов без всякого испытательного срока, без епитимий. Ни кающемуся, ни принимающему покаяние не подобало бы воспроизводить ту сцену, что в доме фарисея. Да и Сам Господь не гневается на соблазняющегося Симона, но кроткою притчею пытается вразумить его, прочитывая мысли и его, и кающейся женщины. Тем самым Он как бы говорит фарисею: "в твою формальную правду сейчас должно быть введено исключение. Я его могу ввести, потому что вижу насквозь ваши сердца, и твое, и ее." Вот когда следовало бы фарисею понять, что перед ним не просто пророк и учитель, а Сам Господь, действительно имеющий власть оставлять грехи, а равно имеющий власть не отменить закон, но встать иногда рядом с законом и выше его — например, в данном случае. Если бы Он был просто человек, то совершенное им было бы только неосторожным, неправильным, пастырски ошибочным действием. Но Он — Мессия и Бог. И женщина приходит к Нему, одними слезами, без всякого слова исповедуя Его Божество. Она приходит к Тому, перед Кем согрешила, приносит же с собою именно то, что приличествует ее состоянию и достоинству ее Избавителя и Судии. И никто из окружающих не может сей же час этого понять. Об этом знает только Он и она.

Когда Бог жил с людьми на земле, то неправильный по человеческим понятиям случай становился у Него не только правильным, но и глубоко назидательным нравственным уроком для всех будущих поколений христиан. Сегодня нам невозможно повторить действия той грешницы. Да и духовное ее переживание, как в тот час, доступно нам едва ли больше, чем один раз в жизни. Так, как она, приходят к Господу только однажды, а потом, как блудный сын или отвергшийся ученик, может быть, и еще не раз. Так легко подается прощение, так легко душа обретает не только прощение, но и Того, Кто дает это прощение — лишь однажды. Золотая нить связывает душу с Искупителем ее. Потом нить эта может быть и порвана, и вновь восстановлена, но на ней уже останется узелок. А так, как это было в первый раз, — уже, вероятно, не будет никогда.

Но сегодня мы вспомним эту женщину, вспомним, что и нам давалось когда-то разделить ее скорбь и ее чудесное Обретение. Не всегда дается, да и не всегда полезно возвращаться к такому воспоминанию. К обычной исповеди редко когда нам удается приступить с покаянным чувством, хотя бы отдаленно напоминающим тот бессмертный пример на все веки. Да и всякая чувствительность, хотя бы и покаянная, обычно не нужна, обычна она опасна и неправильна, как то неправильное поведение грешницы перед Спасителем, но сегодня... Что сказать? Сегодня прощаются некоторые неправильности такого рода. Ныне, перед завтрашней особенной литургией, совершается и особенно большая исповедь. И может быть, духовнику случиться увидеть слезное омовение ног Иисусовых — на кресте, перед которым исповедуются.

Как бы продолжением евангельской "неправильности" сегодня и Церковь отступает по древнему обычаю от столь же древнего своего правила. Сегодня вечером (или же в Четверг) она совершает таинство соборования, допуская на него против обыкновения не только тяжко болящих, но практически всех желающих. Сегодня это удобно. Вместо великого служится лишь малое повечерие с трипеснцем св. Андрея. Утреню Великого Четверга приличнее начать утром, а не накануне. Вечером сегодня есть у нас это драгоценное на Страстной седмице время. Ныне кончились Ефремовы молитвы и вообще земные поклоны в храме. Мы вновь испросили друг у друга прощения пред вступлением в Крестную Пасху. Завтра мы поспешим разделить с Господом Тайную Вечерю, Гефсиманское моление и последуем за Ним на судилище. А сегодня вечером нам дается малая передышка от душевного напряжения. Церковь предлагает нам немного укрепиться.

Не мы сегодня дадим Господу то помазание, которое приготовила Ему оправданная Им женщина, не мы с Мариею уготовим Его на погребение, — нам самим дается священное помазание елеем. Потщимся же и не откажемся. Вслушаемся внимательно в Евангельские чтения. Перед нами предстанут милосердный Самарянин и спасенный им от гибели путник, мытари Закхей и Матфей, Петрова теща и хананеянка — примеры веры, надежды на Господа и обильной Его милости к просящим. Вслушаемся и в молитвы священников, в эти исполненные скорби и дерзновения ходатайства. Они как бы озвучивают все переживания той грешницы, павшей к ногам Спасителя. Когда в другое время мы сможем лучше и глубже вслушаться и умом, и сердцем в эти священные глаголы? Ужели тогда, когда недуг телесный вполовину затмит наш разум? Церковная традиция как бы чувствует святость этого часа и потому совершает единственное в году отступление от своего правила.

День Тайной Вечери... Мы вступаем в Крестную Пасху и не только следуем путем умилительных воспоминаний, но и вновь приглашаемся к испытанию совести.

Может показаться странным, но среди песнопений и даже чтений праздника едва ли не половина посвящается не Иисусу Христу, а ...Иуде. Поминает его предательство и тропарь этого дня: Егда славнии ученицы на умовении вечери просвещахуся, тогда Иуда злочестивый сребролюбием недуговав омрачашеся... Вспоминается он косвенно и в наиболее часто повторяемом песнопении этого дня: Вечери Твоея тайныя днесь. Сыне Божий причастника мя приими, не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда. Здесь и разгадка такого необычного повышенного внимания к человеку, того недостойному: каждый из нас страшится повторить его дело. Каждый как бы вновь слышит голос Самого Христа: "Один из вас предаст Меня", — и в трепете от самой такой возможности вопиет в ответ: "Не я ли, Господи?"

Святые Отцы в проповедях на этот день входят в подробное исследование, почему же Иуда смог решиться на предательство. Петровы слова отречения нам вполне понятны, это немощь, знакомая каждому. Но Иудино вероломство представляется совершенно необъяснимым и невероятным. Неужели сами по себе сребреники могут побудить к такому? — Нет, конечно. Сребролюбие, как отмечают согласно разные православные толкователи, омрачило душу Иуды, и он потерял веру во Христа как в Спасителя, предпочитая сохранить низменно-жидовское представление о Мессии, как повелителе земном. Беседы Иисуса о Небесном Царстве проходили уже мимо слуха Иуды, равнодушие к вопросам вечности породило сердечное ожесточение, а смиренные поступки Господа вызывали уже не просто презрение, но и плохо скрываемую ярость.

Женщина, помазавшая Иисуса миром в Вифании, рассердила Иуду настолько, что он не сумел сдержаться от замечания вслух, и в тот же вечер пошел договариваться о предательстве с первосвященниками. Этот случай окончательно убил в Иудином сердце веру в своего бывшего Учителя. "Почему, если Он Мессия, то не объявил об этом народу в храме, не поднял людей за Собою, а вместо того принимает такие сомнительные услуги от каких-то нервных женщин, все вздыхает, что Его готовятся убить? Если Ты — Избранник Божий, так и действовал бы Божественной силой, а если нет, то зачем обманываешь нас?"

Песнопения Великой Среды отчетливо противопоставляют нам духовное состояние кающейся грешницы и ожесточающегося Иуды: оная убо власы разреши, а сей яростию вязашеся; сия Владыку познаваше, а сей от Владыки разлучашеся, сия свобождашеся, а Иуда раб бываше врагу. Что же касается решительности и силы духа обоих, то очень вскоре они раскроются при Кресте Христовом, где в числе мироносиц увидим мы и Марию, сестру Лазареву, уготовившую заранее Господа на погребение.

Теперь же Иуда приходит и на Тайную Вечерю, но уже не с тяжкими сомнениями и колебаниями, а с созревшим в сердце убийственным замыслом, с прямой целью предательства. Приходит и встречает новое событие, только утверждающее его решимость. Христос умывает ноги Своим ученикам, исполняет для них служение последнего между слугами. Презрение и злоба Иуды возрастают до предела: и такой ничтожный Человек еще смеет выдавать Себя за Мессию? — Но как бы в ответ Иисус вновь свидетельствует о Своем Небесном посланничестве: "Истинно, истинно, говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает, а принимающий Меня, принимает Пославшего Меня" (Ин., 13:20) Тотчас после этого Господь предрекает, что один из учеников предаст Его. Говорит это, как отмечено Евангелистом, возмутившись духом. Но и эту скорбь Иуда воспринимает, как признак слабости, рождающей подозрительность, и вскоре после сего он покидает собрание учеников.

Благовременно будет и нам задуматься о том, как отличать кротость от трусости, великодушие от слабости, сострадание от сентиментальности. Едва ли мы отыщем простой ответ. Такие противопоставления, как и тогда, может окончательно разрешить только Крест Господень. В тот час все будет ясно, но для Иуды эта определенность станет уже слишком поздней. Он увидит восхитительное бесстрашие и величие Своего Учителя, а Его прежнюю кротость и даже нежность к ученикам оценит, возможно, совсем иначе, но уже не найдет в себе сил восстановить так ужасно попранную любовь Своего Владыки.

Обратим внимание, что три первых евангелиста не смогли передать письменно повествование об умовении ног, и только один св. Иоанн решился на это. Никак нельзя объяснить это тем, будто забыли, или не придали значения. Св. Матфей был сам среди омытых. На св. Петра омовение ног произвело сильнейшее впечатление, о чем можно судить по словам Иоанновым. Такой поступок своего Учителя, от которого он пришел в трепет, Петр мог бы забыть не раньше, чем свое отречение, потому св. Марк-евангелист, ближайший ученик Петров не мог об этом не знать. Не сказали, очевидно, потому, что просто рука не поднялась записать. Не выдерживает человеческий язык того, что пережили они в эту минуту. Потому что это — не просто добрый пример Господа, который Он показал Своим ученикам, чтобы были дружны, взаимно уступчивы, не искали бы первенства и были готовы послужить друг другу. Конечно, от Господа исходило не только это. И, видимо, благовестники остереглись, что полностью их не поймут будущие читатели, а возможно, и как-то соблазнятся этим поступком Христа.

Лишь возлюбленный ученик сказал нам все по порядку, как это было, но и он предваряет свое описание омовения ног прямым раскрытием смысла этого поступка:

"Иисус, зная, что пришел час Ему перейти от мира сего ко Отцу, явил делом что," (Ин., 13:1) Точно так же посильно передает состояние Господа и евангелист Лука в словах Христовых: "очень желал Я есть с вами сию пасху, прежде Моего страдания" (22:15). Повторяющиеся слова (желанием возжелех, возлюблъ возлюби) служат в славянской речи к усилению, показывают высшую степень чувства...

Ныне мы почти не видим Христова Божественного могущества, видим только человеческое снисхождение. Но и это для нас бесценно. Принимающий слезное омовение Своих пречистых ног, Сам столь же смиренно и участливо омывает ноги учеников. Значит, нужны Ему люди, ценны для Него. Богу не свойственно ни в чем нуждаться, не естественно Ему было бы служить кому-то. И чтобы до конца возлюбить Своих, Он служит им, как Человек.

Что имеет человек своего, тем делится с друзьями. Вот Христос разделил с нами все наше земное тленное смертное бытие. Отдал нам все, что можно отдать. Что остается у человека самым последним? — Только его собственное тело и кровь. Господь и Свое Тело и Кровь дает ученикам, освящая дар на Жертвеннике Крестном. Церковь воспевает священнодействие Жениха своего: Господь Сый всех и Зиждитель Бог, созданное Безстрастный обнищав Себе соедини, и Пасха за яже хотяше умрети, Сам Сьш Себе предпожре: ядите вопия Тело Мое и верою утвердитеся.

Но высшему проявлению человеческой любви Господа противостоит целая скала людской ненависти и ожесточения. Предательство Иуды совершается именно в этот час. Ужасаются тому церковные песнописцы, и каждому из нас предстоит содрогнуться. Постепенно нарастала в душе предателя злоба, питалась она одновременно и собственной нераскаянностью, и, как видим теперь, кротостью и заботой Самого Учителя. Каждое новое проявление доброты и участия, шаг за шагом умножало злобу. То же касалось и всех неверных иудеев. Каждое новое исцеление или благодеяние Господа приближало их ожесточение к опасному пределу.

В какой иной день станут нам ясны, как сегодня, таинственные слова пророка Иеремии: "они составляют замыслы против меня, говоря: положим ядовитое дерево в пищу его, и отторгнем его от земли живых, чтобы и имя его более не упоминалось" (Иер. 11:19) Что значит, вложить древо в хлеб? — Ныне пред нами и Хлеб жизненный, и Древо Крестное, уготовляемое в благодарность за Него. Где мы сами, куда стремимся, готовясь принять и в себя этот Хлеб? Как проявит, как высветит он сердце наше? Куда склонится наше произволение? Об этом трепещет ныне всякая душа верных, повторяя часто-часто: не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда.

Мы знаем о себе, что и в наших сердцах обретаются целые змеиные клубки страстей. Никто не застрахован от того, чтобы главная змея стала возрастать не только от своих мерзостных дел и впечатлений, но и от самых трогательных впечатлений душевных, вызывая сначала безразличие, скуку, потом и раздражение, наконец, просто ненависть. Вот Церковь и противопоставляет благость Господа иудейской злобе, чтобы каждый из нас опасался за свое собственное духовное состояние.

Вся служба этого дня проникнута благоговейным трепетом о приятии такого величайшего дара, как Тело и Кровь евхаристии. От обычных молитвословий вечерни и утрени остается только самое важное. Псалтирь уже не читается. Зато помногу, с повторениями в разные дни, читается Евангелие, расширяются отеческие чтения. Стихиры и тропари канона положено повторять неоднократно, так чтобы служба получалась достаточно продолжительной...

К этому дню приурочено и еще одно неуставное, но весьма почитаемое в Русской Церкви молитвословие: Акафист к Причащению Святых Тайн, составленный преосвященным Иноккентием Херсонским (наряду с замечательной книгой о последних днях земной жизни Господа Иисуса Христа и акафистом Страстям Христовым). По сути дела это именно Акафист Великого Четверга. В этот день при подготовке ко святому Причащению использовать его весьма уместно.

Литургия св. Василия Великого начинается с вечерни и приурочивается к послеполуденному времени. Эта вечерня начинает уже в богослужебном смысле следующий день — Великий Пяток. Стихиры возвещают о страстях Господних и об иудейской ненависти: стекается прочее сборище иудейское, да Содетеля и Зиждителя всяческих Пилату предаст. О беззаконных, о неверных! — Невозможно уклониться от греха, если не возыметь к нему прежде подлинного отвращения. Вот цель священных песнописцев, наиболее выраженная в последней стихире: Рождение ехидное воистину Иуда, ядших манну в пустыни и ропщущих на Питателя, еще бо брашну сущу во устех их, клеветаху на Бога неблагодарнии, и сей злочестивый Небесный Хлеб во устех носяй на Спаса предательство содела... воистину оных сын беззаконный, и с ними пагубу наследова. "Но пощади Господи души наша от такового безчеловечества..."

Торжественны и грозны глаголы нынешних ветхозаветных чтений. Сначала мы предстаем пред дымящейся горою Завета и вспоминаем, что ныне Тот же страшный Законодатель заключает с нами Завет Новый, освящает его Своею Кровию. Ныне Он кротко подъемлет уничижения по человечеству, но остается Собою по Божеству: Всесильным, Праведным Судиею.

Затем мы с Иовом созерцаем Творца и Промыслителя всей твари, показующего величественную картину всего мироздания. Слухом убо уха слышах тя первее, ныне же око мое виде Тя. Эти ответные слова страдальца имеют для него свой прямой смысл, но сегодня они особо звучат и для нас. То, что слышали мы от пророков о нашем спасении, то, что созерцалось ими в таинственных образах, ныне предстает пред взорами всех людей, как осуществившееся действие.

Третье же, самое прямое и понятное чтение предлагается нам из книги пророка Исаии: "Плещи Моя вдах на раны и ланите Мои на заушения, лица же Моего не отвратих от студа заплеваний. И Господь, Господь помощник Ми бысть: сего ради не усрамихся, но положих лице Свое аки твердый камень, и разумех яко не постыждуся..." Не напрасно Исаия именуется пятым евангелистом.

Затем Апостол Павел напоминает нам об установлении Таинства Евхаристии и о необходимости достойного приготовления к ней и испытания совести перед причащением. Евангельское же чтение, составленное из нескольких евангельских отрывков, повествует нам снова обо всех событиях Тайной вечери по порядку, оно ведет нас и к Гефсиманскому саду, к началу самого скорбного часа Господних страданий.

Последуем и мы за Господом в таинственную Гефсиманию, но это будет уже служба следующего дня.

Утреня Великого Пятка начинается, как правило, в Четверг вечером. По происхождению своему это полное всенощное бдение, рассчитанное на всю ночь. Чин этой утрени совершенно особенный и очень древний. Сложился он в Иерусалимской Церкви и включал евангельские чтения, песнопения и молитвы, которые совершались на различных местах, освященных страданиями Господа. Между этими чтениями совершался крестный ход от Гефсимании до Голгофы со многими остановками для чтений и молитв. Ввиду ночной тьмы шествие двигалось медленно при свете свечей и светильников, и таким образом служба продолжалась целую ночь. Отсюда же берет начало и обычай нашей церкви нести домой со Страстной утрени зажженные свечи и фонари.

Служба Святых страстей не требует пояснений. Здесь нет никаких прообразов, нет скрытого подразумеваемого смысла. Все предельно ясно, как само евангельское повествование. Ныне время не для богословских раздумий, а для иных душевных движений. У нас пред глазами предначертан Иисус Христос, как бы у нас распятый. (ср. Галат., 3:1) Вряд ли Божия Матерь, святой Иоанн и мироносицы, предстоявшие Кресту, в тот час могли размышлять о безстрастности Божества и страстности человечества, о соединении естеств во Христе. Над всем этим Церковь побудит нас задуматься еще не раз, но сегодня требуется другое.

А что именно? — То самое, чего просит Господь у Своих учеников в Гефсимании. Он пока не влечет их с Собою на страдания, не допускает им подвергнуться какой-нибудь тяжкой опасности. Сам Он ни у кого не попросит облегчения в страданиях Своих телесных. После взятия под стражу никто не услышит от Него ни просьбы, ни жалобы.

Но теперь, в Гефсимании, он именно жалуется ученикам и просит их помощи: "душа Моя скорбит смертельно, побудьте здесь и бодрствуйте со Мною" (Мф., 26:38). Разве и сейчас к каждому из нас, стоящих в храме не относятся впрямую эти же слова?

О чем именно скорбел Господь, молясь в Гефсиманском саду, — для нас это никогда не будет вполне ясно, в силу нашей греховной нечистоты и просто человеческой ограниченности. Мы соглашаемся с теми, кто видит в Гефсиманской молитве Господа не отвращение от Креста и смерти, а совершенно особое душевное страдание за нас, человеков. Господь остается в полном одиночестве. Приближается час Искупления, единственный в истории человечества, живоносный для каждого, но в этот час, кажется, ни один человек ничем не обнаруживает, что ему нужен этот дар, не говоря уже о собственном сострадании к Подателю дара. Вместо этого Всевидец мысленно созерцает готовящих кровавое жертвоприношение. Принимая в этот час на Себя душевные скорби всех грешников мира Господь остается с ними один. "Ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу" (Пс., 68:21). Неоднократно упоминают и церковные песнопения о спящих в Гефсимании учениках и о бдящих иудеях, готовящих богоубийство. Враги бодрствуют, у друзей отяготели очи...

Телесное страдание Господа совершилось во времени. Оно не могло быть бесконечным. Но и воскреснув, вознесшись на Небо, Господь не расстался со Своим человечеством, с душою и телом. Воскресением тело Его прославлено и соделано недоступным страданию. А что же душа Его человеческая, смертельно скорбевшая в Гефсимании от созерцания людской греховности и неблагодарности? Не больше ли причин для скорби оставляем мы ей теперь, чем даже тогда? Божество Христово бесстрастно, воскресшее тело Его недоступно страданиям, а как же человеческая душа Богочеловека?

Вопрос этот дерзновенный и поставлен не совсем правильно. Для Господа нет времени, прошлые и будущие события равнодоступны Его взору из Его Собственной вечности. Но все же признаем, что и совесть, и духовное чувство требуют от нас ответить действием на единственную просьбу Господа, которую не сумели тогда исполнить даже ближайшие ученики Его. Крест разделяют с Господом призываемые Им к этому во время благопотребное. Гефсиманское же моление призван разделить с Ним сегодня каждый христианин, ибо сам Христос просит об этом.

В этот день цепенеют уста проповедников, изнемогает слово витий церковных. На службе Святых Страстей не принято произносить проповеди. Вопиет сегодня само Евангелие, а мы внимаем ему с безмолвным благоговением.

Подобно и утром проходит служба часов Великого Пятка. На них повторяются те же Евангельские чтения, только в другом порядке, те же песнопения, что и на утрени. Возвещаются здесь и знакомые пророчества о страданиях Мессии. Смысл их совершенно ясен. И сами иудеи никогда не сомневались, что сказанное пророками относится к Мессии. Можно только удивляться той поразительной точности, с которой исполнились предречения. Впрочем, теперь не время изъяснения пророчеств. Раскроет нам их Церковь в другое время, как и Сам воскресший Христос, явившись ученикам, отверзал им ум разуметь Писания. Пока же пребудем просто у креста Его...

Служба Страстных часов, к сожалению, не привлекает к себе должного внимания даже среди постоянных прихожан. Об этом можно только посетовать, но все же утешительно то, что хотя бы к вечерне храм обычно наполняется. Чин этой вечерни также не требует особых пояснений. В конце ее совершается особое священнодействие — вынос плащаницы и целование ее. Теперь мы мысленно содействуем праведным Иосифу и Никодиму, ибо наступил час погребения нашего Господа.

Во время целования плащаницы или сразу после того совершается малое повечерие с каноном о распятии Господни и на плач Пресвятой Богородицы. Этот канон особенный по своему содержанию и по душевному напряжению. Своего Агнца Агница зряще к заколению влекома, последоваше Мария простертыми власы со иными женами сия вопиющи... Редко когда в крестобогородичнах мы услышим такой вопль скорби. Обидно бывает, когда на слушание этого канона многим уже недостает молитвенного внимания.

И вот, когда страдание Господа окончилось, и погребение Его совершилось, церковные витии отверзают прежде сомкнутые уста. В этот час положена проповедь, в этот час следует размыслить о священном даре Искупления. И, слава Богу, в наши дни от пастыря не требуется быть талантливым проповедником: множество дивных и возвышенных слов уже сказано на этот день святыми Отцами и древними и новыми, начиная от трех Вселенских Святителей и кончая близкими к нам Филаретом Московским, Иоанном Кронштадтским и множеством менее известных проповедников. Хорошо в этот день, отрешившись от суеты, задержаться в храме, побыть при святой плащанице испить из источника поучений духовных.

Мы слышали запечатленное Евангелием восклицание Господа: "Свершилось!" Свершилось дело Его великое и тайное, еще не ясное никому из самых близких Ему людей. Свершилось наше искупление, освобождение от греха и смерти. Но не забудем, сколь часто нынешние церковные песнопения напоминают нам о страшной духовной катастрофе целого народа, о конечной погибели множества людей, отвергших Искупителя. Новая религия основана сегодня, преследователи которой, начав с богоубийства, до скончания века будут продолжать хулить посланного к ним Мессию и гнать Его последователей. Если взять человечество в целом, то сегодняшние события ложатся на него страшным позором, не смываемым кровавым пятном. Как же можно говорить, что род человеческий спасен от греха, когда на совести людей полагается такое страшное злодеяние? Чему же мы можем радоваться?

Радуемся мы тому, что после ужасов сего дня не остается больше род человеческий навеки под проклятием. В вечность больше не переходит такое понятие, как "человечество в целом." Возможность спасения открывается всем, даже соучастникам богоубийства, если они пожелают покаяться. Покаяние и обращение к Свету Христу становится доступным, как никогда прежде. Что же смущаться о погибели множества ожесточившихся грешников? Это плод возвращенной нам от Христа свободы, точнее, злоупотребления ею. Прежде грех лишил нас ее, насильно привлекая к погибели и не хотящих того. Освобождение же от греха не может, уподобляясь ему, порабощать нас снова. Христовы рабы, рабы праведности, соделываются таковыми лишь добровольно, употребляя во благо свободу, завоеванную для нас кровью Христовою. Но каким же образом страдание Христово подает нам такой дар?

Господь милосерд бесконечно, Он есть любовь, по благости Своей Он сотворил весь мир, в благости наказал согрешившего человека, милостью покрывал грешащих людей от окончательной погибели и готовил, готовил род людской к этому часу, когда более всего имела просиять Его благость. Это час Искупления.

Пытаясь понять эту тайну Христовых страданий, верующие спорят о ней уже давно. Соглашаются в том, что это великое дело Спасителя преображает человеческую душу, совершает в ней такой переворот, после которого она становится способной к очищению и восприятию благодати, к просветлению благостью Божией. Но Сам Бог меняется ли в Своем отношении к человеку? Только ли человека преображает Искупление? Что означают слова, что Бог простил нас во Христе Иисусе, освободил от проклятия, примирился с человеком? Только ли сам человек стал способен принять благость Божию, или изменилось каким-то образом и отношение Бога к человеку?

Свойства Божии, в том числе и благость Его, безмерны и неизменяемы. В Божестве не может произойти какого-либо приращения благости. И все же с пришествием Христовым отношение Бога к человеку, действительно, изменилось. Бог был и будет независим от времени. Но Богочеловека не было до определенного времени, и вот Он приходит. И теперь Господь являет Свою любовь к людям не просто как Бог, но и как Человек.

Грешник закрыт от любви Божией, он не помышляет о небесном и не любит его. В таком случае благость Божия не может пробиться к его душе. Слишком высоко грешнику до Бога, слишком недостижимо Его величие, Его неизменность и блаженство. Царство Божие для грешника — слишком дальняя снежная вершина, всегда равно сверкающая, всегда равно неприступная. Знает ли Живущий в этом неприступном свете, что такое моя греховная тьма? Судящий праведно всей земли видит ли, знает ли немощи мои, пригибающие меня к земле? Одной только нитью моей мечты о небесном не оторвать меня, поверженного долу, прилепившегося к той стихии, из которой я образован. Между грешной душой и Небом остается бездонная пропасть.

Грешник всецело живет землей и способен воспринимать лишь человеческие отношения. Он, может быть, не утратил еще чисто человеческой отзывчивости, под влиянием которой может стать несколько лучшим, чем был прежде. Любящее и страдающее сердце близкого человека (например, материнское) способно отчасти пробудить и его душу, окаменевшую в страстях. Но влияние любого грешного же человека на сходного с ним грешника поневоле будет недостаточным и неполным. Грешнику для возрождения к правде нужна любовь человека безгрешного.

И вот теперь мы видим и принимаем ее. Бог приходит и поселяется с нами как безгрешный Человек, разделяя скорбь каждого по-человечески. Божеству не свойственно скорбеть и страдать, а равно и падшему человеку чуждо небесное блаженство. Бог разрушает эту пропасть, и для возведения человека к жизни Небесной начинает скорбеть и страдать человеческой скорбью, и телесною, и душевною. Вот что изменилось в отношении Бога к роду нашему. Вот что значит Его прощение к нам, которого не могли доставить нам никакие жертвы или покаянные молитвы множества поколений людей и которое доставляет Его пришествие и страдание. Вот почему необходима Крестная Жертва. Она нужна не Самому Богу, а нам. Бог простирает к человеку теперь не только Божественную благость (ее грешник принять по-прежнему еще не смог бы), но и человеческое, притом Свое собственное, сострадание, которое и способно переродить человека, очистить от греха и сделать небожителем. Божественное всемогущество распространяет Его человеческое сострадание на каждого верующего человека. Вот почему спасти нас мог только Богочеловек.

Узников земной темницы можно посетить, придя к ним из свободной Небесной страны. И это не раз совершалось Небожителями-Ангелами до Христа. И Сам Царь этой страны беседовал с земными узниками, например, с Иовом или Моисеем, лицом к лицу, даже изводил их на некоторое время, показывая Свою страну радости и света. Но таким способом им невозможно было сострадать, и не потому ли их невозможно было и извести из земного узилища? Чудный Посетитель оставался для них Небесным Странником. Он был прекрасен и вожделенен для них, они были верны Ему, но по-прежнему Он пребывал там, а они здесь, Он оставался лишь Гостем, но еще не Избавителем.

Теперь же Христос не есть посетитель узилища; Он становится соузником, налагает на Себя узы земные и подземные — и они не выдерживают, разрушаются Божественной силою Его.

...О воплощении Господа и об искуплении святые Отцы изрекли много. Но обратим внимание на исходную точку их рассуждений, когда опровергали они ариан, несториан и монофизитов. Это известный принцип святителя Афанасия Великого: если о Троице и о Воплощении мудрствовать иначе, чем верует Церковь, то окажется, что мы еще не спасены. Но мы спасены Христом (если только сами не отвергнем дарованного спасения) — это духовная аксиома, это такой неопровержимый факт совокупного духовного опыта всей Церкви и лично каждого искреннего в своей вере христианина, что из этого-то факта и выводится все православное богословие.

Размыслим об этом, слушая святотеческие поучения пред святою плащаницею...

Нынешний день особенный в Страстной Седмице. В богослужебном обиходе, в том числе и великопостном, суббота всегда стоит немного особняком и отличается от прочих седмичных дней. А сегодня совершенно неповторимый день — пасхальное предпразднество.

Любому страждущему на земле человеку смерть приносит облегчение от страданий. Близкие его говорят: отмучился. Верно это или нет с точки зрения вечности, но земное поприще для него окончено, юдоль земных скорбей уже пройдена. Мы скорбим лишь о разлучении с близким человеком, но боль за его страдание нас уже оставляет.

И если так можно говорить о простом человеке, то смерть Богочеловека, будучи истинной смертью по человечеству, не может уже причинять нам вчерашней боли. А ожидание Воскресения светит уже так ярко во всем богослужебном последовании Великой Субботы, что его невозможно скрыть или не заметить.

Вот почему утреню Субботы нежелательно служить накануне с вечера, а по уставу положено начинать ее еще затемно, перед рассветом. Похвалы, читаемые перед плащаницею и канон Великой Субботы уже нельзя отнести к страстным чтениям. Эти высокие и проникновенные слова можно было бы передать кратко: Живот наш еще не восстал, но смерть уже трепещет, падает и умирает. Пять дней мы с Господом приближались к Его смерти. Теперь сама смерть повержена у ног Его. Темница адова расхищается тем Пленником, Которого покусилась принять, но не смогла вместить. Впрочем, и теперь, как в службах Великого Пятка, в последовании утрени Великой Субботы всякое слово церковных песнопений скажет больше, чем пояснения к нему.

Плащаницу обносят крестным ходом вокруг храма под погребальное пение. Этот крестный ход напоминает о погребальном шествии праведных Иосифа с Никодимом от Голгофы к месту погребения Спасителя. И вот после крестного хода торжественно возглашается первое собственно пасхальное пророческое чтение, поставленное между двух воскресных прокимнов. Это видение пророка Иезекииля о поле, полном сухих костей, которые по гласу Господню соединяются, обрастают плотию, и воскресает множество людей на глазах тайнозрителя. Во времена Иезекииля это было лишь светлой мечтой, в нынешний же день, эти святые слова наполняются своим подлинным содержанием.

Наступает вечерня Великой Субботы, венчаемая первою, можно сказать уже пасхальною, литургиею. Но прежде пред нами предстает длинное чтение из пятнадцати ветхозаветных паремий, начиная с самого сотворения мира. Мы оглядываем как бы всю историю человечества с Голгофы и от Гроба Господня. Воскресение — вот великое чаяние всех, не забывших Бога древних людей, сознававших неизбежность смертного владычества и чувствовавших его противоестественность. И вот, наконец во Христе все эти чаяния и преобразования получают свое исполнение. Пред нашим мысленным взором предстают пророки Илия и Елисей, своими молитвами воскрешавшие мертвых, история Ионы и его тридневного погребения во чреве китовом. Вместе с Авраамом и Исааком восходим мы на гору Мориа видеть таинственное жертвоприношение. И все эти совершенно разные библейские повествования, разделенные друг от друга веками, сегодня выглядят одной общей историей нашего спасения, когда мы понимаем, кто есть истинный Исаак, готовый на жертву, кто есть податель воскресения лучшего, нежели Илиино, Чье тридневное погребение предобразил собою Иона.

Дважды во время паремий отверзаются царские врата храма, и лик гремит, воспевая песнь Израиля по прехождении Чермного моря и песнь отроков, избавленных от пламени в пещи Вавилонской. Оба раза свершилось Божие чудо, избавившее верных Богу от неминуемой гибели, но теперь мы видим, что и те чудеса были лишь прообразом, а главное чудо — избавление от смерти вечной — открывается пред нами лишь сегодня Воскресением Христовым. Там было избавление временное от временной смерти, здесь избавление вечное от смерти вечной.

После этих торжественных победных гимнов совершается чтение Апостола и Евангелия. Здесь необходимо пояснение. Дело в том, что в Древней Церкви во время чтения паремий совершалось в отдельном помещении крещение оглашенных. Вероятно, епископ и большая часть клира в это время в храме отсутствовали. Ко времени же Трисвятого пения епископ вводил в храм новокрещеных, в белых одеждах и со свечами в руках. Церковь приветствовала свое пополнение пением: Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся! Тут же читалось апостольское наставление ко крестившимся: "(Братие), все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились, погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни" (Рим., 6:1-3) Читалось и Евангелие от Матфея о Воскресении и о повелении Господа просветить и крестить все народы. Эти песнопения и чтения остались в литургии Великой Субботы и теперь. В этой связи становится понятным и обычай священников переоблачаться в светлые ризы после чтения Апостола во время пения: Воскресни Боже суди земли, яко Ты наследиши во всех языцех.

Теперь от этого древнего торжественного обычая осталось все, кроме самих крестящихся в Великую Субботу. Но вообще говоря, было бы хорошо подготавливать оглашенных ко крещению именно в этот день, хотя это и тяжело по причине растянутости богослужения. Совершать же само крещение следует между утреней и литургией.

Но в какой бы день мы ни были бы крещены, самое важное то, что впервые ощутить плоды крещенской благодати христианин может не иначе, как пережив первую для себя Страстную Седмицу и первую Пасху. Иначе и не должно быть: вся благодать крещения, вся его обновляющая сила подана нам теми событиями, которые вспоминаем мы в Страстную Седмицу. Крещение может что-то дать нашей душе лишь потому, что была когда-то эта Седмица страданий Господних, потому что была и эта Преблагословенная Суббота. Вот почему с древности Церковь стремилась приурочить крещение оглашенных к празднику Пасхи.

Что для христианина самое-самое дорогое? Какое сокровище он ценит больше всего? Именно то, что когда-то в своей жизни он прошел духом по последним страницам Евангелия, побывал в Сионской горнице, проследовал за Господом в Гефсиманию и на Голгофу, припал с учениками к опустевшему Гробу. Все это было мысленно, но плод этого глубокого личного переживания был совершенно реальным. Дух человека изменился, перешел от смерти к жизни и от земли к Небеси, победную поюще. Потому каждая новая Пасха, всякий раз напоминает нам и раскрывает богатство первой и главной пасхи в нашей жизни.

Чтобы не утратить мысленное сокровище, необходимо постоянно помнить о нем, возвращаться к нему, углублять его в себе, благодарить Того, от Кого оно получено. Неиспользуемый, невостребованный дар может отняться. Дар, принятый с благодарным молитвенным усердием, напротив, пребудет с нами и не отнимется во век.